Здоровье«Я всё время думала
о своих нерождённых детях»: Истории несбывшегося материнства

Бесплодие

  В своей голове я начала «беременеть» лет восемь назад, когда вышла замуж и стала работать с маленькими детьми. Мне по душе атмосфера семьи, воспитания и развития малышей. Тогда мы с мужем решили, что пока с ребёнком подождём: мы жили у родителей, мне нужно было доучиться, да и денег особо не было. Если бы залетела, мы были бы счастливы. Но презерватив был нашим верным другом следующие пять-шесть лет и ни разу не подводил.

Планировать беременность мы стали года два-три назад. До этого у меня была череда регулярных походов к гинекологу: то небольшой сбой цикла, то киста, то что-то ещё. Во время одной задержки менструации на два с половиной месяца я попала к новому специалисту. Оказалось, что у меня нет овуляции, а значит, забеременеть я не могу. После этого было много разных этапов. Были страх и полное непонимание, когда врачи не могли сказать ничего вразумительного, назначали кучу анализов, диагностика затягивалась на месяцы. Были моменты, когда я не была уверена, насколько по-настоящему хочу ребёнка, как будто уже переболела этим острым желанием.

Иногда, если случалась самая незначительная задержка, я сразу начинала чувствовать себя беременной. Появлялись все симптомы: и живот тянет, и грудь болит, и я вся такая раздражительная. Во время очередной ложной беременности я подсела на коляски — смотрела картинки и видео, выбирала. Видимо, это было какой-то внутренней уловкой: всё равно малыш появится, а я пока ему коляску выберу. Это помогало мне сохранять надежду, не срываться на мужа, не психовать. Я стала экспертом по коляскам, мой муж (не по своей воле) — тоже, и надеюсь, мне это когда-нибудь пригодится.

В моей голове никак не укладывается, что ради появления малыша нужно заниматься сексом как работой. Всё волшебство пропадает, приходится отмечать дни в календаре, а через месяц проверять, зачали мы тогда или нет. Мне это не нравится, но я понимаю, что это единственный способ. Для меня пример спокойствия, верности и мудрости — муж. Я до сих пор не понимаю до конца, неужели он правда не переживает? Поначалу меня это даже раздражало, но поговорив с ним, я осознала: это не безразличие, а зрелая позиция. И это как раз то, что мне нужно.

Всемирная организация здравоохранения определяет бесплодие как неспособность сексуально активной, не использующей контрацепцию пары добиться беременности в течение одного года. Бесплодие выявлено примерно у 15 % пар во всём мире. И хотя примерно в половине случаев причиной неспособности пары к репродукции является мужское бесплодие, социальное бремя непропорционально ложится на женщин, считает доктор Махмуд Фатала, сотрудничающий с ВОЗ.

Очень важно исследовать психологические проблемы, которые возникают на фоне диагностики и лечения. Медработники должны помнить, что бесплодие — кризис в жизни обоих партнёров: их семейная и сексуальная жизнь подвергается испытаниям. И хотя женщины чаще мужчин жалуются на стресс, связанный с невозможностью иметь детей, приводящий к тревоге и депрессии, психологическую помощь лучше оказывать обоим. Факт отсутствия у молодой пары детей не должен вызывать недоумения, осуждения, вопросов и призывов к действию. Подобное вмешательство как минимум неэтично, максимум — причиняет страдание.

Аборт

  Я очень рано созрела, лет с двенадцати начала встречаться с мальчиками, в шестнадцать влюбилась по-настоящему. Мама решила поделиться со мной «женской мудростью» и рассказала, как высчитывать опасные дни, чтобы не забеременеть. Как оказалось, способ был дурацким. Я забеременела. Помню, как до ужаса испугалась, ведь я по сути сама была ещё ребёнком. Я знала, что эта новость убьёт моего отца, а мама всегда говорила: «Родишь — на меня не рассчитывай». Так что я никому ни о чём не сказала.

Очень тяжело было выносить отношение врачей: ты переживаешь самое травматичное событие в жизни, а к тебе относятся как к грязной, распущенной. Мне назначили медикаментозный аборт — считается, что он более щадящий. Но это тоже большое испытание — ничего хорошего в схватках, реках крови и виде того, что могло бы стать твоим ребёнком, нет.

В тот раз я решила, что сама виновата, надо было считать дни внимательнее. Но вслед за первой беременностью случилась вторая. Когда я сказала врачу, что это уже второй аборт, то физически почувствовала, как на мне как на матери ставится крест. Аборт делали обычным способом, под общим наркозом. Очнулась я в общей палате ещё с десятком таких же «падших» женщин, как я сама. Я была уверена, что никогда больше не смогу забеременеть, и поэтому тихо скулила, отвернувшись к стенке.

Я постоянно думала о своих неродившихся детях. Мне снились кошмары о зародышах, брошенных новорождённых собаках и кошках в злачных подъездах. Я страдала. Фантазировала, какими они могли быть. Иногда вдруг начинала считать, сколько бы им было сейчас. Представляла себя супермолодой мамой со взрослыми детьми — и у меня сжималось сердце. Я ходила к психологам, постепенно перестала так сильно себя винить, успокоилась, приняла своё решение как единственно возможное и стала жить дальше. Лет через десять я решилась на беременность, на удивление всё получилось быстро и благополучно. Рождение ребёнка помогло мне оставить весь тот ужас в прошлом. И тем не менее я никому не пожелаю пережить такое.

В 1993 году было проведено исследование писем женщин, переживших искусственное прерывание беременности. Оказалось, что подобный опыт может иметь длительные травмирующие последствия, наиболее частые из которых — постоянное чувство вины и фантазии об абортированном плоде. Половина респонденток считали аборт убийством, а 44 % выражали сожаление по поводу своего решения. Другие долгосрочные эффекты включали депрессию (44 %), горе утраты (31 %), стыд (27 %) и фобические реакции на младенцев (13 %). У 42 % женщин неблагоприятные психологические последствия аборта продолжались более десяти лет.

В другой научной статье доктор Дж. А. Розенфельд пишет, что женщины, прервавшие незапланированную беременность в первом триместре, реже страдают от серьёзных негативных эмоциональных переживаний. И хотя некоторые испытывают двойственные чувства или вину, многие констатируют облегчение и другие позитивные реакции. Те, кто был вынужден прервать беременность во втором триместре, в особенности по медицинским или генетическим показаниям, а также женщины с анамнезом нескольких абортов, психиатрическими проблемами или без поддержки близких, более подвержены эмоциональным переживаниям. У них риск клинической депрессии на 65 % больше, чем у женщин, беременность которых разрешилась родами.

Выкидыш

  Мне было двадцать шесть лет, ребёнка мы планировали. Когда поняли, что больше радуемся задержке месячных, чем их началу, прошли обследование, нашли идеального гинеколога — и я почти сразу забеременела. Каждую неделю я читала, как меняется зародыш на соответствующем сроке.

Мы поехали на машине в Польшу и на обратном пути попали в огромную пробку. Когда наконец дошла очередь до нас, пограничники придрались к ввозимой сумме и начали намекать на взятку. Оставаться на границе уже сил не было, и я стала говорить, что они издеваются над беременной. Я выпячивала живот (мне тогда казалось, что он растёт) и устроила истерику. Потом выяснилось, что плод замер ещё на восьмой неделе, а тогда уже была двенадцатая. Тогда я выстроила «причинно-следственную связь» — будто бы это моё наказание за прикрытие беременностью в корыстных целях.

Когда мой гинеколог увидел, что плод замер, а я стала плакать, он предложил пару дней подождать — вдруг это ошибка УЗИ. Через два дня случился выкидыш. Страшные боли и кровь. Поехали к доктору, он направил в больницу. Как оказалось, выкидыш не всегда полностью протекает самостоятельно — в моём случае потребовался аборт под наркозом. Самое жуткое было очнуться в общей палате с другими девушками. Многие отходили от наркоза после аборта, рассказывали друг другу свои истории: одни считали себя слишком старыми, чтобы рожать, кто-то, наоборот, залетел по молодости, кто-то сделал аборт, потому что уже трое детей и денег на всех не хватает. А я отворачивалась к стене и выла. Это было так несправедливо.

Практически сразу я снова забеременела и постаралась сконцентрироваться на новом опыте. Стало чуть легче эмоционально, когда мой сын начал шевелиться. Но когда он спал — я паниковала. Я всё время ждала выкидыша. Набрала 17 кг, уволилась с работы, сидела дома: спала и ела нектарины. Жаль, что не нашлось никого, кто отправил бы меня тогда к психологу. Я не понимала неразумность своих действий, не контролировала возникающую панику. Вместо лечения депрессии гинеколог каждый раз пророчила мне выкидыш, закатывала глаза по поводу моего веса и удивлялась, как это я до сих пор беременна. Мой сын родился в срок и здоровым, но меня не отпускали тревога и страх, что я его потеряю. Когда он заболевал, это было для меня концом света. Отпустило, только когда я нашла хорошего психотерапевта и начала принимать необходимые препараты.

«Выкидыш может быть связан с серьёзными психологическими последствиями для пациенток, их партнёров и семей. Для некоторых психологическая травма оказывается серьёзной и продолжительной, даже если выкидыш происходит в самом начале беременности» — в 2016 году Министерство здравоохранения РФ выпустило протокол диагностики и тактики ведения выкидыша в ранние сроки беременности, в котором в том числе затрагивается психологический аспект состояния пациенток.

«Женщины очень переживают потерю желанной беременности, поэтому использование медицинским работником термина „аборт“ может ещё больше способствовать развитию негативного самовосприятия у пациенток, уже испытывающих чувство неудачи, а возможно, стыда, вины и неуверенности в себе. Таким женщинам должна быть предоставлена возможность для получения дальнейшей помощи. В оказание которой могут быть вовлечены не только врачи, занимавшиеся пациенткой на этапе выкидыша, но и врачи общей практики, медсёстры, акушерки, патронажный персонал, службы психологической поддержки» — это цитата из руководства. Но в реальной жизни девушки, оказавшиеся в такой ситуации, часто слышат стандартное «ещё родишь», лишены профессиональной психологической помощи и испытывают сильнейшее одиночество.

Аборт на позднем сроке

  Мне было двадцать два года, я училась на последнем курсе института. Всё вышло случайно, хотя ребёнка я всегда хотела и никогда бы не стала делать аборт. Случайностью скорее стал сам аборт, чем незапланированная беременность. На двенадцатой неделе было контрольное УЗИ, на котором увидели маркер синдрома Дауна. Меня отправили в перинатальный центр на дополнительное обследование. В шестнадцать недель мне делали пункцию, это было очень страшно и неприятно. Мысли скакали, я была растеряна, подавлена, разбита. У меня был выбор, и было тяжело его сделать. Снились жуткие сны: у меня на руках младенец, он — ангел, и я несу его по лестнице наверх, в божественный свет. Было сильное давление со стороны врачей и медицинского персонала — они призывали избавиться от ребёнка. На 20-21-й неделе я прошла через искусственно вызванные роды.

Этот опыт был невероятно травмирующим, но когда всё закончилось, стало ещё тяжелее. Меня не покидала мысль, что я совершила ошибку. В те годы решиться на то, чтобы стать мамой особенного ребёнка, было чем-то из области фантастики, не было никакой информации на эту тему. Казалось, так будет правильнее. Никто тогда не говорил, что синдром Дауна — это не так страшно, что с этим можно жить. Если бы хоть один человек тогда сказал мне «Эй, ты справишься» — возможно, всё было бы по-другому.

После случившегося мной овладела апатия, ничто не радовало, не хотелось ни с кем разговаривать. Мы с мужем поехали в Индию — это было моим спасением от депрессии. Сначала был Гоа, потом мы двинули на восток. Поездка на меня очень повлияла — это была встреча с самой собой, и боль понемногу отпускала. Если бы я тогда не поехала, то не знаю, что со мной было бы дальше. Друзья ничего не знали, но здорово поддерживали. В таких ситуациях поддержка близких — самое главное. Без неё очень сложно выкарабкаться.

Есть мнение, что уже в ранней диагностике, которая «позволяет» беременной женщине или паре не сохранять ребёнка с особенностями развития, заложена идея эйблизма (дискриминация людей с инвалидностью). В Великобритании, к примеру, 90 % беременных женщин выбирают аборт, если у плода диагностирована высокая вероятность синдрома Дауна. Героиня этого текста говорит о настойчивой «рекомендации» российских врачей избавиться от плода с генетической особенностью. С другой стороны, в некоторых американских штатах пытаются законодательно запретить аборты с подобной мотивацией. Оба подхода выглядят несовершенными. 

Журналистка и писательница Анна Старобинец в своей книге «Посмотри на него» подчёркивает важность врачебной эмпатии, которой практически всегда лишены женщины в России, вынужденные прервать беременность на позднем сроке: «Формальное выражение сочувствия в таких случаях — это норма человеческого общения. Это международный стандарт. Базовый. Пройдёт ещё несколько дней, и я обнаружу, что у нас такого рода стандартов вообще нет. Иногда попадаются люди, считающие нужным сказать „сожалею“ или „сочувствую“. Но это исключения. Никаких общепринятых ритуалов выражения сострадания не существует. Вы, может быть, думаете, что это неважно? Что от этого не легче? Поверьте мне. Важно. И легче. Совсем немного, но легче».

На основе собственной истории и интервью женщин, которые, как и она, потеряли детей на позднем сроке, а после страдали от ночных кошмаров и панических атак, Анна говорит о безусловной необходимости психологической помощи, создания групп поддержки или по крайней мере открытого обсуждения того, что произошло: «Я не хочу отвлекаться. Не хочу „поскорее об этом забыть“. Я хочу помнить. Хочу говорить о своём погибшем ребёнке. Все разговоры на посторонние темы кажутся мне бессмысленными». Исследование, проведённое в Швеции в 2014 году (правда, всего при участии 11 женщин), подтверждает эти доводы.

Потеря ребёнка при рождении

  Мне было двадцать пять лет. Мы с партнёром были вместе два года, после свадьбы начали задумываться о ребёнке. Мы подходили к этому осознанно, оба прошли обследование. Беременность была для меня в радость.

На сроке 37 недель я проснулась оттого, что была мокрой. Пошли редкие схватки. Мы вызвали машину, поехали в перинатальный центр. Было воскресенье, дежурный врач сказала, что схватки идут каждые 10-15 минут, но рожать рано. Анализ показал, что жидкость — не околоплодные воды, и мне начали колоть препараты, которые останавливают родовую деятельность. На следующий день я снова почувствовала, что мокрая, но мне ответили: «Наверное, описалась, на твоём сроке это обычное явление». Схватки всё ещё были, но уже не такие частые. Мне сделали УЗИ, а через два дня выписали с условием, что назавтра я приду на контроль.

Я была уставшей, пришла домой и легла спать. Проспала весь день. Мне стало плохо, было тяжело дышать. Утром, когда начала собираться в больницу, ноги были, как у слона — пришлось надеть обувь мужа. Начал сильно болеть живот, как будто вот-вот лопнет. Долго ждала акушерку. Она пришла, начала слушать живот деревянной трубкой. Сердцебиение не прослушала. На КТГ — ничего не слышно. Вызвали врача, чтобы сделать УЗИ. Она смотрит и говорит: «Ой, сердцебиения не вижу». В тот момент меня будто ударили молотком — не могла ни кричать, ни говорить. Я помню только, как дошла до палаты, набрала маму и крикнула ей в трубку: «Мама, они говорят, что он умер».

Вскрыли плодный пузырь, и оттуда вытекло 30 мл воды — хотя на этом сроке норма полтора литра. Мне дали таблетку, чтобы вызвать роды, и закрыли в палате, а вскоре перевели в родовое отделение. Я вырубалась, но просыпалась от боли. Просила, чтобы мне сделали анестезию. Пришёл врач, сказал, что открытие полное, и за три потуги я родила своего сыночка. Когда я попросила показать мне его, врач отказался. Я повернулась к маме, она плакала, я закричала: «Покажите мне моего Ванечку!» Врач изменился в лице, кивнул акушерке. Малыш был фиолетового цвета. Дальше, чтобы я не орала и не поднимала шум, мне вкололи успокоительное.

Когда меня перевозили в послеродовое отделение, зашла медсестра, чтобы поздравить с появлением малыша. У мамы тоже сдали нервы, она крикнула: «У нас ребёнок умер, уйдите!» Эти её слова разлились по мне такой болью. Я плакала. Пустые руки матери — это ужасная боль. Пришёл муж, мы стояли и плакали обнявшись. Время нахождения в роддоме для меня было пыткой. За стеной были роженицы с живыми детками, с ними всё было в порядке. Мне говорили: «Да ладно, молодая, ещё родишь». А я отвечала: «Я что, инкубатор, робот по производству детей?» Я просила уйти из роддома через двери приёмного покоя, но мне не разрешили. Пришлось выходить через парадный выход. Это было так больно.

День похорон — как в тумане. Я помню только, что сидя у гроба, гладила его и просила прощения. Первый месяц я не могла ни спать, ни есть. Постоянно думала, я тут, живая, а он там. С одной стороны, мне тяжело было говорить людям, что у нас нет малыша. А с другой — хотелось о нём говорить. Дома эта тема была закрыта, и доходило до того, что я обсуждала это с посторонними людьми. В итоге я взяла себя в руки, пошла к психологу, вернулась на работу. Но к сыну продолжала ездить каждую неделю.

Мы пытались снова забеременеть, но не получалось. Я тихо сходила с ума. Слёзы. Пустота внутри. Боль и ужас, что больше никогда у меня не получится. Когда всё-таки это случилось, мне стало страшно. Я часто истерила, не так шевельнулся — истерика, живот болит — истерика. Я была уверена, что родится сын — так и оказалось. Ночами, когда Димка прижимается ко мне, я думаю, как там мой Ваня. Дети похожи друг на друга как близнецы.

Никто так и не смог мне ответить, почему это случилось. Все документы были подделаны. Все записи, все анализы. В деле есть нестыковки. Временные рамки не совпадают. Была у главного врача, она говорит: «Вот ты пишешь на нас жалобы, к нам с проверками ходят, а представь, у нас с января по октябрь 21 ребёнок умер. Если все будут жалобы писать, когда нам работать?»

Справиться с подобной трагедией самостоятельно очень непросто. Попытки найти поддержку в партнёре, который, как доказано, переживает потерю так же болезненно, могут привести к разочарованию и семейным конфликтам. Если обычной терапии — индивидуальной или в паре — недостаточно, можно обратиться к психиатру, который поставит правильный диагноз (депрессия, посттравматическое стрессовое или тревожное расстройство) и назначит медикаментозное лечение.

В больших городах есть группы поддержки семей, переживших выкидыш, смерть ребёнка при родах или на позднем сроке. Важно не замалчивать произошедшее, не пытаться уйти с головой в работу или поскорее снова забеременеть: незалеченная психологическая травма может иметь долгое отрицательное влияние на качество жизни женщины, здоровье, социальные связи, психологическое и физическое состояние во время будущих беременностей и отношение к собственным детям.

Фотографии: abchome (1, 2), roseandrex