Здоровье«Не захочешь —
не подсядешь»:
Почему зависимость — это болезнь,
а не личный выбор
Как формируются аддикции
Дмитрий Куркин
ОТНОШЕНИЕ ПОДАВЛЯЮЩЕГО БОЛЬШИНСТВА ЛЮДЕЙ к разрушительным зависимостям до сих пор основывается на убеждении, что их формирование — исключительно личный выбор человека. «Не захочешь — не подсядешь». Или, как вариант, «от любой зависимости можно избавиться, стоит только захотеть». Это отличает зависимость от большинства болезней. Вряд ли найдётся много людей, искренне убеждённых в том, что, например, язвенная болезнь появляется только у тех, кто сам этого захотел. И вроде бы ясно, что человеку, страдающему от обсессивно-компульсивного расстройства, не нужно советовать «просто поменьше нервничать». Однако когда речь заходит о зависимости, эти правила как будто перестают действовать, что накладывает отпечаток не только на публичный образ зависимых людей (их принято считать слабыми и порочными), но и на подходы к лечению от зависимости.
Это отношение начинает меняться, особенно в свете социологических и медицинских исследований: они указывают на то, что зависимость и вообще любая аддикция (здесь и далее под зависимостью подразумевается зависимость от приёма каких-либо химических веществ, разрешённых или запрещённых законом; под аддикцией — психологическое расстройство, ведущее к аддиктивному поведению, но не обязательно вызванную привыканием к тому или иному веществу) отнюдь не всегда следствие недостатка воли. Существуют как предрасположенность к зависимости, так и социальные факторы, которые подталкивают человека к её формированию. Даёт ли это неоспоримое право говорить, что зависимые не виноваты в своей зависимости — так же как диабетик не виновен в своём диабете? Правда ли, что предрасположенный человек обречён рано или поздно «подсесть», неважно, на что именно? И какова истинная причина аддикции?
Зависимость как генетический сбой
Изучая вопрос, может ли человек быть с рождения запрограммирован на какую-либо зависимость, Национальный центр биотехнологической информации пришёл к выводу, что генетика по меньшей мере наполовину ответственна за предрасположенность к той или иной зависимости. Другое исследование называет похожие цифры — 40–60 %. Впрочем, эти выводы лишь сообщают о потенциальной уязвимости. Сами по себе они не подтверждают и не опровергают, что зависимость — это то, что человек навлекает на себя сам. Предрасположенность ещё не означает ни саму болезнь, ни склонность к конкретной зависимости.
Зависимость как социальное явление
Хотя заявления вроде «общество сделало меня такой (таким)» чаще воспринимаются как отговорка, снимающая персональную ответственность, в случае зависимости как «социальной болезни» они отчасти правдивы. Существует множество исторических примеров того, как нищета, безработица и социальная депрессия оказывались идеальной средой для распространения тяжёлых наркотиков. Будь то эпидемия крэка в США 80-х, героиновая чума в хиреющих индустриальных городах тэтчеровской Британии, резкий рост употребления опиоидов в России, продолжающийся с начала 90-х. Из более свежего можно выделить мировой экономический кризис 2008 года, повлёкший за собой прогрессирующую безработицу в европейских странах, а следом и рост употребления каннабиоидов и так называемых новых веществ среди людей в возрасте от 15 до 24 лет.
Впрочем, социологические выкладки однозначно говорят только о связи зависимости и социальной депрессии: нищета способствует росту числа зависимостей — но и рост, в свою очередь, ведёт к обнищанию. Чтобы определить, что было причиной, а что — следствием, нужно рассматривать случай каждого человека индивидуально и подробно — у социологов для этого зачастую нет ресурсов. Второй нюанс, который также стоит учесть: социальная неустроенность может поощрять развитие зависимости и ускорять саморазрушение, но не быть его причиной. Если человек родился и вырос в неблагополучной среде, это ещё не говорит о том, что он непременно станет зависимым.
Зависимость как защитная психологическая реакция
Анна Саранг, президент Фонда содействия защите здоровья и социальной справедливости им. Андрея Рылькова (включён в реестр иностранных агентов), настаивает на том, что наркозависимость нужно рассматривать вместе с другими аддикциями, сосредоточившись на её психологическом аспекте: «В России наркозависимость принято отделять от других зависимостей и компульсивных расстройств и рассматривать как набор реакций и поведений, которые вызываются тем или иным веществом. Мне кажется, что это тупиковый путь. Исследование генетической природы зависимости мне тоже не кажется перспективным направлением.
По моему опыту, у большинства зависимых людей обычно есть какая-то детская травма. Зависимость для них — это попытка самолечения. И сосредоточиться стоит на том, чтобы выявить эту травму. Это не обязательно детская травма — это может быть социальная травма, неустроенность, связанная с организацией современного общества и экономики, невозможность найти работу, реализовать себя, найти устраивающие его отношения. Человек не может с этим справиться — и не потому что слабый или плохой, а потому что жизнь сложная. Зачастую зависимость — это ответ на внешние обстоятельства».
«У большинства зависимых людей обычно есть какая-то детская травма. Зависимость для них — это попытка самолечения», — считает Анна Саранг
«Аддикцию правильнее было бы рассматривать как компульсивное поведение, — продолжает Анна Саранг. — Наркозависимость в европейских странах уже давно изучается аддиктологией, наряду, например, с игроманией. И если ещё лет десять назад медицинское сообщество искало биомедицинские решения проблемы, то сейчас всё чаще применяются психотерапевтические методы».
Габор Мате, канадский аддиктолог, многие годы работавший с самыми тяжёлыми формами наркотической зависимости, рассуждая о природе явления, заявляет, что не видит принципиальной разницы между разными видами аддикций: «Наркотики сами по себе не приводят к аддикции — это миф. Потому что большинство людей, которые пробуют наркотики, не становятся наркозависимыми. Вопрос состоит в том, почему некоторые люди уязвимы для аддикции. Еда не аддиктивна, но некоторые люди становятся психологически зависимыми от еды. Шопинг и телевидение не аддиктивны, но у некоторых они вызывают привыкание».
В пример Мате приводит свою собственную психологическую травму и выработавшиеся у него во взрослом возрасте аддикции, от работы и коллекционирования компакт-дисков с записями классической музыки: «Почему я стал трудоголиком? Потому что [моя семья] меня не любит, я хотя бы стану незаменимым, стану важным врачом и смогу компенсировать своё ощущение ненужности. Это ведёт к тому, что я всё время работаю, а когда не работаю, поглощён процессом покупки музыки. Какой сигнал получают мои дети? Тот же самый — что они не нужны мне. И так мы неосознанно передаём травму от одного поколения другому».
«Аддикцию правильнее было бы рассматривать как компульсивное поведение. Наркозависимость в европейских странах уже давно изучается аддиктологией, наряду, например, с игроманией»
Похожую мысль высказывает в беседе с Wonderzine И., женщина, много лет страдавшая от зависимости: «Зависимость — сложное и хроническое заболевание. Зависимость может проявиться в любой сфере жизни. Это необязательно употребление веществ — это и игромания, и зависимость от чувств. Вообще, существует огромное количество видов зависимого поведения. Преодолеть можно только активную зависимость, перестать употреблять вещества или перестать играть, но зависимость проявится в другой сфере жизни. Например, человек становится трудоголиком или фанатично начинает заниматься спортом. Зависимость одна, а проявления и формы её разные. Зависимый человек не знает нормы ни в чём. Зависимый от наркотиков, перестав употреблять, очень часто становится зависимым от еды, чувств, эмоций или работы».
Зависимость как клеймо
Не оправдывая тот вред, который наносит аддиктивное поведение, и не снимая персональной (в том числе уголовной) ответственности с зависимых людей, стоит избавиться от распространённых заблуждений, касающихся самой аддикции. Психологический подход к аддикции отчасти решает эту задачу.
К зависимым людям принято относиться как к безвольным марионеткам. Этот стереотип продолжает жить, несмотря на то что в реальности зависимый может быть очень собранным и целеустремлённым человеком. «Люди думают, что торчки и алкоголики — запущенные люди, у которых отсутствует мотивация. Это не так — они невероятно организованны. Они могут улизнуть ради того, чтобы выпить шот виски, и вы даже не заметите их отсутствия. Это своего рода микроменеджмент», — рассказывает Саймон Пегг, многие годы боровшийся с алкогольной зависимостью. Его пример заодно опровергает другое заблуждение: зависимый человек может отлично считывать собственное аддиктивное поведение и понимать его разрушительные эффекты (актёр сравнивает это состояние с появлением второй головы, которая может думать только об одном).
К зависимым людям принято относиться
как к безвольным марионеткам, хотя в реальности зависимый может быть очень собранным и целеустремлённым человеком
Что подводит нас к важному вопросу: перестаёт ли человек быть зависимым, избавившись от биохимической зависимости — или, пользуясь метафорой Пегга, исчезает ли эта «вторая голова»? «Люди не употребляют вещества не из-за защиты подсознания. У зависимого от веществ человека на уровне подсознания заложена программа саморазрушения. Аддиктивное поведение — это аутодеструктивное поведение. Люди могут годами не употреблять вещества, но не перестают быть зависимыми, — говорит И. — По моему опыту, 10-15 лет остаются трезвыми люди, работающие со своей зависимостью по двенадцатишаговым программам, но болезнь „зависимость“ очень сильна, и поэтому прилагать усилия, чтобы оставаться трезвым, надо ежедневно».
Понимание зависимости как тяжёлой болезни, лечение которой может растянуться на годы, приблизит нас к пониманию тех, кто в силу каких бы то ни было причин оказался её заложником. Например, к осознанию того, почему остававшийся трезвенником на протяжении двадцати трёх лет Филип Сеймур Хоффман умер от передозировки тяжёлыми наркотиками. Или пониманию недавнего срыва Деми Ловато, которая, судя по выпущенной незадолго до него песне «Sober», отлично осознавала опасности рецидива. Маргинализация болезни уж точно не способствует её излечению.
Фотографии: mayakova — stock.adobe.com, mayakova — stock.adobe.com
