ЗдоровьеСлезы как терапия: Женщины и мужчины
о проявлении эмоций

Александра

27 лет, финансовый аналитик

Я очень часто плакала в детстве, много плачу и сейчас. Самые трудные слёзы — от жалости к себе. Чаще всего они случаются дома, в кругу семьи, и в этих условиях мне сложнее всего успокоиться. Когда я чувствую, что кто-то переживает за меня и начинает жалеть, — всё, меня не остановить. Даже если забьёшься в угол, чтобы успокоиться, тебя продолжают активно жалеть. Недавно я подумала: если мне так тяжело сопротивляться, то, может, нужно поступать наоборот: кинуться маме в объятия и отдаться слезам? Мама недоумевала, когда я подошла к ней, обжёгшись супом, и театрально зарыдала. Как ни странно, это помогло успокоиться.

Другое дело — на работе. На прежнем рабочем месте я была младшим сотрудником, все меня любили (и жалели), так что я продолжала плакать. Когда я сменила работу, то поняла, что тут ещё никто не знает, какая я плакса, и у меня есть шанс исправиться. Сейчас, когда я начинаю жалеть себя, стараюсь перестать думать о том, что меня задело. «Быстрые» слёзы я люблю больше всего: немного дал слабины — и хватит. Так происходит, когда я вспоминаю что-то, что уже пережила, с чем справилась, но себя всё ещё немного жаль. В таких случаях достаточно просто переключиться на другую тему. Как бы то ни было, окружающие замечают, когда у тебя глаза на мокром месте. Тут для меня главное — не давать никому шансов меня пожалеть. «Проехали!» — и всё.

Есть слёзы, за которые людям не стыдно: например, если кино грустное, когда кто-то умер или, наоборот, если повод счастливый (когда кто-то женится). Такие слёзы для меня большая редкость, даже немного обидно: когда плакать, казалось бы уместно, ты не можешь. Как будто все слёзы потратила на ерунду, а теперь жди, пока накопятся. После большой порции выплаканного я чувствую себя очень хорошо. Кто-то кричит во время стресса, я — плачу. Нервная система расслабляется, как будто перезагружается, и я ощущаю прилив сил.

Сергей

29 лет, художник

В детстве, когда я больно ударялся головой об стол, дедушка, чтобы успокоить меня, спрашивал: стол хоть целый остался? Это почти всегда работало, да и ребёнком я был не особо плаксивым. Годам к 14 я вообще перестал плакать. От всего того, что в детстве вызывало слёзы, — досада, боль, переизбыток эмоций — я стал скорее злиться и негодовать. Даже в самых сложных с психологической точки зрения ситуациях (например, когда умирали близкие) я не плакал — меня просто всё время клонило в сон.

Лет в 20 я стал проявлять необыкновенную чувствительность во время прослушивания музыки: к глазам стали подступать слёзы, в горле появлялся ком, но при этом на душе было отнюдь не скорбно. Такие слёзы от музыки — следующая ступень после мурашек по коже, но с ярко выраженной меланхолической окраской. Можно пустить скупую слезу под грустный альбом PJ Harvey, а под трогательную арию Марии Каллас вообще дойти до ярко выраженного отёка носа и лица. Правда, дольше пяти-семи минут это никогда не длится. Одна и та же музыка в разное время действует по-разному: я могу радоваться от песни, над которой на прошлой неделе слегка всплакнул. Всё зависит от жизненной ситуации и внутреннего накала.  Можно выделить и хмельные слезы: алкоголь способствует раскрепощению (часто не совсем здоровому), и в приступе жалости к себе и своим «нечеловеческим» обстоятельствам к горлу тоже может подступать ком.

Поплакать иногда целебно, хотя меня учили, что позволять себе подобные проявления эмоций в общении с другими людьми — не мужское дело. А вот долго плакать над горем или трагедией, как мне кажется, опасно. Пока ты плачешь, ты сильно уязвим, а надо бы собраться — и поскорее уносить ноги из мрачных жизненных обстоятельств или, по крайней мере, менять своё отношение к неизбежному. Сейчас физическое удовольствие, похожее на удовлетворение от слёз, я извлекаю из смеха. Если увидеть повод смеяться там, где раньше грузился, возможно, со временем реакция на стресс смягчится.

Ирина

43 года, педиатр, детский реаниматолог

Последний раз я расплакалась, когда читала статью о девочках, которые жестоко убили животных. Мне стало страшно, что дети растут садистами. Передачи о детских домах и сиротах, о несправедливо обиженных людях или животных часто вызывают у меня слёзы. Но вообще я довольно редко плачу. Сейчас работаю педиатром, но до этого 20 лет отработала в детской реанимации и за это время увидела немало человеческого горя. Что-то из историй пациентов сильно задевало меня, что-то проходило почти незаметно. Но в любом случае я всегда старалась не погружаться глубоко в чужое горе: это помешало бы моей работе. Голова реаниматолога должна работать трезво, соображать чётко и принимать решения быстро, а жалость и эмоции в этом очень сильно мешают. Пусть и очень тяжёлая, но всё же это работа. При больных врачи вообще не плачут: это не то чтобы какой-то кодекс, а профессиональная особенность. Смерть в реанимации возможна и обычна, поэтому здесь к ней всегда готовы. А если поддаться чувствам и рыдать после каждой смерти, то можно попасть в психиатрическую больницу.

В личной жизни к своим слёзам я отношусь с пониманием: я не робот, у меня есть эмоции, и, если я их переживаю, значит, я живу. Тем не менее плакать стараюсь в одиночестве. Я не считаю, что слёзы — это слабость, которую нельзя показывать, но это эмоция, а зачем посторонним людям знать о моих чувствах? Это моя личная позиция. Мне некомфортно, когда меня жалеют, я могу позволить это только своему мужчине, и то стараюсь не злоупотреблять его чувствами. Конечно, мне случается поплакать на плече подруги, но для меня это крайний случай. Когда приходится расчувствоваться на людях, кажется, что я стала для них более понятной и близкой, но не со всеми я готова сближаться. Слёзы бывают очень разные — искренние и неискренние. Если рядом со мной кто-то плачет, я, безусловно, проявлю участие и предложу свою помощь, но, если я почувствую лицемерие и театральщину, желание получить выгоду или жалость, останусь равнодушной и просто отойду.

Дмитрий

37 лет, психотерапевт

Я свободно плачу, если для этого есть поводы. К счастью, в виде «не выдержал, сорвался и заплакал» их почти нет. Есть два способа плакать, которые я регулярно использую. Во-первых, очень приятно поплакать после хорошего фильма. В последний раз такое было от картины «Человек — швейцарский нож», до этого — от «Хорошо быть тихоней». В целом таких фильмов не очень много, но, например, мультфильмы Pixar иногда как будто специально выжимают слезу. Вместо «выжимают слезу» можно сказать более пафосно: вызывают катарсис. То есть если произведение искусства стремится вызвать у меня переживания, я не особо сопротивляюсь. Второй способ поплакать достаточно необычен. В конце особо тяжёлого дня я сажусь медитировать и стараюсь расслабить мышцы лица. Если это получается, у меня начинают течь слезы. Продолжается это несколько минут, после чего можно медитировать уже обычным способом. Не знаю, откуда взялось это умение, оно у меня относительно новое. Очень хорошо снимает напряжение.

Я предпочитаю переживать глубокие чувства без свидетелей. Вполне могу представить себя выходящим из кинотеатра в слезах, но, например, смерть любимой кошки буду переживать в одиночестве. Это касается любых эмоций, не только слёз. В моей работе не надо сдерживать чувств, но обниматься и плакать с каждым клиентом — не лучшая идея. Одна из задач терапевта — выдерживать любые эмоциональные проявления клиентов, в том числе и слезы. Если терапевт заплачет в ответ, его можно заподозрить в том, что он слишком вовлекается в ситуацию и тоже не справляется с нахлынувшими эмоциями. Терапевт всем видом должен говорить: «Ну да, ужас. Но не ужас-ужас». Наверное, поэтому я стараюсь не плакать на людях: многие тяжело переносят сильные негативные эмоции, пытаются быстро всё исправить или прекратить. На собственной терапии я, конечно же, плакал, хотя и предпочитал это делать после сессии. А однажды я залез под стол и проплакал там двое суток с перерывами на еду и сон.

Пелагея

17 лет, студентка факультета зоотехники и биологии

Лет до 12 я рыдала регулярно. Для меня это было своеобразным способом решения проблем. Заплакала — все испугались, почувствовали себя виноватыми и пошли на уступку. Но потом я решила, что мне это совсем не нравится. Я стала говорить себе, что слёзы на самом деле не решают проблем, и перестала постоянно плакать. С трудом могу вспомнить, когда это было в последний раз. Не то чтобы у меня не было повода всплакнуть — наверное, повод можно найти всегда. Просто мне кажется, что плакать при ком-то некрасиво, а иногда даже показушно.

Когда я училась в школе, у меня была одноклассница, которая закатывала истерики со слезами, соплями и прочими прелестями чуть ли не каждый день, и это всегда меня бесило. Она могла заплакать от не особенно значительной двойки и успокоиться уже через пару минут. Из-за этого я всегда считала её страшно неискренней. Вообще, для меня слезы — это нечто очень личное: если уж ты при ком-то плачешь, то это значит, что либо ты очень доверяешь этому человеку, либо у тебя неожиданно случилось что-то действительно серьёзное. 

С нами каждый день происходит много всего, и иногда бывает так, что ты очень расстраиваешься, не успеваешь обдумать ситуацию — и вдруг чувствуешь, как к горлу подступает огромный комок, а глаза оказываются на мокром месте. Чтобы не плакать на людях, в таких ситуациях я стараюсь максимально разозлиться. Неважно, на кого или на что: на себя, окружающих или просто на сложившуюся ситуацию. Если получается, то желание плакать тут же уходит. Но всё-таки иногда плакать необходимо. Это помогает выбросить накопившийся негатив и расслабиться. В таких случаях нужно, чтобы рядом был  очень близкий человек, который мог бы выслушать мои жалобы, посмотреть на моё красное лицо, подать салфетку, по голове погладить, в конце концов. После такого мне определённо становится легче и появляются силы, чтобы всё-таки встать и пойти решать свои проблемы.

Юрий

74 года, драматический актёр, чтец 

В детстве — наверное, как все — я плакал достаточно часто, и чаще всего от несправедливости (возможно, мнимой). «Ну, распустил нюни!..» — такое непонимание повергало меня в ужас и отчаяние. Когда я был подростком, умерла моя любимая бабушка, и я как-то не сразу это понял. А однажды зашёл на кладбище и вспомнил, как она мне рассказывала про загробный мир — и вот тут заплакал, заходясь в плаче всё больше и больше, пока не зарыдал с причитаниями, прося у неё прощенья. При этом помню, что вместе с облегчением я ощущал какую-то неловкость, почти стыд от того, что реву как деревенская бабка. Я даже тайком оглядывался — не видит ли кто.

Позже, взрослым, бывая на похоронах и панихидах, я порой побуждал себя выплакать горе. Слёзы появлялись, но никогда я не доходил до такого скорбного экстаза, как на могиле бабушки. Исключением была смерть моего лучшего друга в январе 2010 года. Я был на гастролях в Южно-Сахалинске, когда узнал о его кончине, и ощутил вдруг такое сиротство, такую свою покинутость, что прорыдал в гостинице всю ночь. Мне даже стучали в дверь — не помочь ли чем. Я благодарил, извинялся, но слёзы продолжали литься.  

Для драматического актёра слёзы бывают необходимы. Можно ловить глазом свет прожектора, чтобы прослезиться, но идеально, когда ты так включён в судьбу героя, что твои слёзы настоящие. На случай «сухих глаз» есть надёжный способ: перенос на собственную судьбу (потеря близкого или другое горе). Порой я вспоминаю, как меня разлучили с моей деревенской собакой, когда пришла пора уезжать в Москву: её привязали у дома, но она прибежала за мной на вокзал с оборванной верёвкой. Не дав нам проститься, меня сунули в тамбур, а её швырнули в пруд. Я кричал и плакал, называя фашистами весь вагон бесчувственных взрослых. С возрастом я, кажется, становлюсь более чувствительным и излишне слезливым. Случается в моей практике, что события произведения толкают к лишним для артиста слёзам сочувствия. Тут мне всеми силами приходится сдерживаться, памятуя правило: «Должен плакать зритель в зале, а не артист на сцене».