Личный опыт«Безумное путешествие»: Как я родила раньше срока

Моя беременность была неидеальной, но мне она нравилась. Небольшое недомогание в первом триместре, зато небывалый подъём сил во втором. Врач в женской консультации неизменно приветлива и довольна. Я не болела, принимала положенные витамины и старалась чаще гулять. Ближе к третьему триместру в мою эйфорию вмешался страх перед родами, и я записалась в школу для беременных. На одном из занятий сказали, что каждая четвёртая из нас родит с помощью кесарева сечения. Я не восприняла это всерьёз: здоровье отличное, мои роды будут естественными, как и у моей мамы. Главное как следует настроиться.  

Когда шла 31-я неделя моей беременности, я сидела в чате школы культурной журналистики, куда поступила вольным слушателем. Я ждала обсуждения моей работы и вдруг почувствовала, что живот стал очень твёрдым, а толчки ребёнка — более ощутимыми. Мне показалось это ненормальным — я позвонила врачу из консультации, и та велела вызвать скорую или сделать УЗИ у ближайшего гинеколога. Ситуация не выглядела серьёзной, так что я выбрала второе: на всякий случай сложила в рюкзак документы, которые нужны для поступления в роддом, и села в такси. 

Врач выслушала жалобы и привычно развернула тонометр, от которого я не ждала ничего плохого. Оказалось, что давление 170/120, хотя это совсем не ощущалось. Осмотр в кресле, УЗИ, какая-то запись в направлении и первый укол магнезии, которую знают многие беременные: она эффективно снимает тонус матки, а по ощущениям похожа на яд, который медленно парализует всю ногу. «Настоящий боец!» — сказала сестра, после того как я не издала ни звука. Я посмотрела бумажку с направлением, и наконец до меня дошёл диагноз: угроза преждевременных родов. Скорая всё-таки понадобилась. 

Я вспомнила, что прочитала в еженедельной рассылке для беременных: «Малыш значительно подрос, сейчас у него развиваются лёгкие». Получается, он ещё совсем не готов к рождению — не набрал достаточно веса, сил, органы ещё вовсю формируются. Сможет ли он вообще жить, если родится? Я никогда не слышала о тех, кто рожал раньше срока, и не имела никакого представления, плохо ли это. Всё было слишком неожиданно и совершенно не вписывалось в мою картину «идеальных» беременности и родов. Приехавшая бригада меня успокоила: так пишут всем, плакать не стоит — а то давление ещё поднимется. 

Мы планировали платные семейные роды, но ещё не успели заключить договор и даже выбрать роддом — поэтому меня отвезли в ближайший. В приёмном покое был ещё один укол магнезии, так как давление не упало. Я не верила, что со мной может быть что-то серьёзное: переволновалась, испугалась, врачи перестраховываются. Завтра отпустят домой.

Утром оказалось, что у меня преэклампсия. В подробности никто не вдавался: в «Википедии» я прочитала, что это одна из наиболее частых причин смерти рожениц в развитых странах — после этого я решила вообще ничего больше не читать. Врачи не самые разговорчивые люди на свете, поэтому до самого конца я плохо представляла, что со мной происходит. Разобралась только после выписки, после выцарапанного из роддома заключения о состоянии плаценты, после бесед с гематологом, терапевтами и гинекологами и самостоятельного чтения. 

Преэклампсия (раньше её также называли гестозом, или поздним токсикозом) — это осложнение беременности, главные признаки которого — отёки и повышенное давление. Её однозначная причина не установлена: считается, что играют роль генетика, сосудистые факторы, аутоиммунные процессы. В итоге запускается процесс, из-за которого спазмируются сосуды, и в результате кровь плохо циркулирует. Из-за этого у матери сильно страдают почки, печень и головной мозг, а к плоду хуже поступают кислород и питательные вещества, что приводит к задержке развития и кислородному голоданию. Преэклампсия может проявлять себя очень слабо, так что беременная её и не заметит, а может шарахнуть судорогами, инсультом или отслойкой плаценты.

Мне сказали не волноваться и настроиться на скорую выписку, поставили капельницу с магнезией. Но уже через пару дней начали делать уколы, которые помогают лёгким ребёнка быстрее созреть и раскрыться. У меня возникли сильные отёки, а в анализах мочи появился белок — недобрый знак. Мне дали специальную табличку, в которую нужно было записывать количество выпитой воды и количество мочи. В руку поставили катетер, потому что капельниц стало много. Я почти всё время спала, избегала разговоров с соседками, читала интересную книжку и всё ещё верила, что на выходные поеду за город —воспринимала всё как досадное, но приключение. 

Роддом закрывался на проветривание, и комиссия врачей определила, что меня перевезут в другой. В приёмном покое лакмусовой бумажкой измерили белок в моче. По показателям мне было положено кресло-коляска, что меня позабавило, ведь я могла спокойно ходить сама. В новой палате меня ждала портативная капельница, которую я везде носила с собой: она должна была работать 24 часа в сутки — магнезия, конечно. В первую же ночь я проснулась от ощущения, что «закипаю», а во рту появился привкус железа. Я запаниковала, нажала кнопку вызова сестры. «Это магнезий! Так бывает! Спи!» — велела пришедшая женщина. Я стала бояться капельницы, ошибки медсестры, мне казалось, что лекарство только вредит мне и ребёнку. С этой минуты я поняла, что всё действительно плохо, и страх уже не оставлял меня.

На следующий день снова были анализы, многочисленные УЗИ и осмотры. Я пыталась успокоить себя, от безысходности пела мантры, глубоко дышала, пробовала читать. На соседней кровати молодая женщина тоже пела, но у неё были схватки. Наконец, пришла врач и объяснила, что пока ребёнок получает питание через плаценту, но в любой момент это может прекратиться, поэтому завтра меня ждет плановая операция. Примчались муж и свекровь — они не верили, что кесарево сечение необходимо. Собрался целый консилиум врачей, которые, к моему удивлению, пошли нам навстречу и всё объяснили. Параллельно анестезиолог задавала мне вопросы, чтобы подобрать анестезию. Я сказала, что после суточной магнезии стала хуже видеть и ориентироваться в пространстве — она внимательно посмотрела на меня и объявила, что операция будет экстренной. Я едва успела попрощаться с мужем, как меня покатили в кресле по длинному коридору в операционную.

Я не представляла, как проходит кесарево сечение, и была совершенно не готова родить прямо сейчас. Я не знала, как справиться со страхом, пока в отделении реанимации мою каталку не перехватила Настя, совсем юная интерн, которая улыбалась и шутила со мной — вроде как ситуация штатная, всё нормально. Меня колотило, но люди вокруг были спокойны и деловиты, приветливы. Анестезиолог ввела препарат и велела сосчитать до десяти. Я провалилась в сон, мне казалось, что я брожу по каким-то горам. Я до сих пор уверена, что слышала, как закричал мой новорождённый сын, и даже видела, как врач держит его — почему-то за ногу. Это, конечно, невозможно, так как наркоз был общим. Мне сообщили, что операция прошла успешно, а малышу дали 7 баллов из 10 по шкале Апгар, что вообще-то очень приличный результат. По такой шкале оценивают всех новорождённых: смотрят на цвет кожи, пульс, мышечный тонус, дыхание, рефлексы и выставляют эту первичную оценку. Мой сын закричал сам, но потом его лёгкие закрылись, и это сильно осложнило дело — его перевели в реанимацию. Он весил 1900 грамм. Осознать эту цифру я смогла ещё не скоро.

Меня отвезли в палату интенсивной терапии, куда попадают все роженицы после кесарева сечения. Я провела там тридцать шесть часов лёжа на спине, присоединённая к нескольким капельницам. Соседок привозили и увозили, надо мной появлялись лица: сёстры, анестезиолог, заведующая роддомом. Какая-то женщина спрашивала: «Можно сообщить родственникам, что у вас всё в порядке? Почему вы не отвечаете на звонки?» Мне хотелось быть наедине с собой, понять, что произошло, определить своё отношение к этому. Он там один, в пластмассе и холодном свете, ему страшно, одиноко — мне хотелось сделать для него хоть что-нибудь. Я стала представлять, как вокруг кувеза летают ангелы; тогда стало немного спокойнее, и я смогла разговаривать.

На вторую ночь меня наконец отпустили в послеродовое отделение. По всей видимости, тогда мне забыли сделать укол обезболивающего: была глубокая ночь и сестра торопилась освободить койку. Я не смогла встать, так как боль в районе шва была нестерпимой. Сестра стала помогать, и я потеряла сознание. Всем знакомо чувство, когда просыпаешься дома в своей кровати и с облегчением понимаешь, что ты просто видел страшный сон. Со мной произошло ровно наоборот. Из тех же разноцветных гор меня затянуло обратно в реальность, и я с ледяным ужасом осознала: я родила! Раньше срока! Мне нужно встать! Не разгибаясь, я кое-как села в кресло. Когда в палате уже безо всяких церемоний сестра переложила меня на кровать, я снова отключилась, словно Андрей Болконский, которого принесли в полевой госпиталь после сражения.

Утром я очнулась в липком ужасе и боялась пошевелиться, чтобы не почувствовать боль. На второй кровати кто-то спал, укрывшись с головой одеялом. Две пустые железные люльки. Пришла бодрая сестра и сделала долгожданный укол обезболивающего. Пришлось встать, потому что нестерпимо захотелось в туалет; на стуле стояло судно, но я ни за что не хотела пользоваться им в присутствии чужого человека. Отпустить стенку и дойти до туалета у меня не получилось, поэтому я извинилась и приготовилась упасть в обморок — так состоялся наш первый разговор. Я полюбила свою соседку; мы обменялись историями, у неё всё было наоборот: долгие естественные роды в три смены врачей, крупная девочка, теперь тоже в реанимации. Не знаю, в чём было дело, но её присутствие давало мне огромные силы. Она стала мне почти сестрой, самым близким человеком, тем, кто понимает лучше всех.

Муж принёс послеоперационный бандаж, с которым стало намного легче, и отвёз меня на этаж выше, в детскую реанимацию — сына уже видели все, кроме меня. Я боялась чувства, которое испытаю, увидев его. Узнаю ли его? Испугаюсь? Он спал, казался спокойным. Очень маленький, с тонкими ручками, надутым животиком, в крохотных шерстяных носочках, похожих на валенки. Мне позволили просунуть руку через круглое отверстие кувеза. Он тут же крепко схватил мой палец — обычный рефлекс, показавшийся чудом. С этого момента я стала сильной.

Ещё через день его увезли в детскую больницу. Позже я видела, как это делают: большие крепкие мужчины быстро и уверенно несут под куртками малюсенькие свёртки от дверей роддома до машины со специальным оборудованием. Через три дня наконец выписали и меня — никаких цветов, шаров и фотографов. Я умоляла мужа не смешить меня, потому что смех, как и чихание, приносил острую боль. Доковыляла до машины и сразу поехала в детскую больницу — она оказалась единственной в городе, где матерям можно находиться круглые сутки. Но по-настоящему быть рядом с ребёнком всё равно не позволяли. По телефону сказали: «Если нет молока, вы нам тут не нужны».

В день полагалась одна беседа с дежурным врачом. Сведения давали самые общие: вот кувез, тут мы поддерживаем температуру и уровень кислорода, у вас была инфекция околоплодных вод, поэтому антибиотики. Подходить к малышу можно было только во время этих бесед. Остальные восемь раз в сутки, когда я приносила молоко, можно было смотреть издалека. Однажды ночью, когда не было начальства, дежурная сестра отсоединила моего ребёнка от нескольких трубок и протянула мне — так я впервые держала его на руках. И с большим усилием отдала обратно.

Когда мой сын научился дышать сам, его перевели в палату интенсивной терапии. Теперь мне разрешали переодевать его, пеленать, взвешивать, давать простые лекарства и кормить: сначала подсоединять шприц с молоком к трубке, которая вела прямо в пищевод, потом пытаться заставить его есть из бутылочки. В один прекрасный день его переложили в открытую люльку без всяких проводов и иголок, а ещё через какое-то время я смогла забрать его к себе в палату. Когда вес уверенно закрепился на цифре в 2500 грамм и анализы стали хорошими, нас выписали.

Следующие два месяца я сцеживала молоко и бесконечно взвешивала малыша, прежде чем он смог сам сосать грудь. К счастью, никаких патологий не было: за первый год жизни он ни разу не болел и быстро стал соответствовать возрастным нормам. Мне постоянно встречаются люди, которые рожают или сами родились раньше срока, и я сама часто рассказываю о своей истории.

Всё закончилось благополучно, но оставило свой след. Сейчас я боюсь любых врачебных манипуляций, не только из-за той боли, которую пришлось перенести, но и из-за историй, которые пришлось услышать. С ужасом думаю о вторых родах, и иногда считаю, что лучше усыновить ребёнка; пока ищу подходящего психотерапевта. Только недавно мне попалась гинеколог, которая смогла дать дельные советы: сдать генетические анализы на предрасположенность к преэклампсии, исходя из них корректировать течение беременности ферментами и витаминами, потому что вероятность преждевременных родов во вторую беременность ещё выше, чем в первую.

Я не смогла бы пережить эту историю и остаться собой, если бы меня не поддерживали родные, друзья, почти весь медицинский персонал и другие женщины. Я всегда боялась больниц и разговоров о них, но всё оказалось гораздо лучше, чем я представляла, условия роддома — очень комфортными, врачи и сёстры — компетентными. Для меня загадка, как они могут оставаться человечными при таком графике работы и низкой оплате труда. Я восхищаюсь врачами детской реанимации, которые выхаживают и спасают малышей с экстремально низкой массой тела.

Преждевременные роды — это история и ребёнка, и мамы. Не только он остаётся один, но и мать. Очень сложно не быть рядом с ним, не иметь возможности помочь, не чувствовать себя виноватой. Сложно не знать, что происходит сейчас с ребёнком и что будет дальше, как помогать ему. Сложно жить месяц в больнице, словно в келье, без семьи, чайника и нормальной кровати. Такое начало отнимает очень много сил, а ведь впереди ещё колики и лактостаз. Прошло два года, и я всё ещё не чувствую, что отдохнула и до конца приняла свою историю. И очень надеюсь, что в следующем билете вытяну спокойные естественные роды.

ФОТОГРАФИИ: Pineapples – stock.adobe.com (1, 2, 3)