МнениеДело Мисюриной: Почему судить за врачебные ошибки — опасно

ольга лукинская

В конце девяностых, когда я училась на стоматологическом факультете московского «третьего меда», медицинская сфера с правовой пересекалась слабо: множились частные кабинеты в квартирах многоэтажек, а о некоторых клиниках ходили слухи, что по ночам там зашивают огнестрельные ранения бандитам. О том, что считалось нормой сделать две пломбы, провести по кассе одну, а деньги за вторую положить в карман, наверное, и говорить не стоит. Прошло двадцать лет, масштабы частных клиник изменились, преобразилась система страхования, а здравоохранение пережило не одну реформу — и возникла другая крайность: в Уголовном кодексе появилась статья об ответственности за врачебные ошибки.

В принципе, идея судиться с врачами не нова: в США большинство практикующих специалистов застрахованы на случай судебного иска, а некоторые называют свою карьеру успешной просто потому, что таких исков в ней не было. При этом всё чаще поднимают вопрос о том, что систему компенсаций нужно пересматривать, ведь далеко не все проблемы можно предотвратить угрозой судебного иска. Неблагоприятные исходы медицинских вмешательств — это лишь изредка результаты халатности или врачебных ошибок. В большинстве случаев они связаны со свойственными самой процедуре рисками; ни один врач в здравом уме не будет проводить лечение, которое окажется опаснее самой болезни, — но определённый процент осложнений всегда существует, и пациентов об этом предупреждают.

Проблема, конечно, не в самом законе, а в его реализации — и к сожалению, её жуткие результаты мы наблюдаем прямо сейчас. Российские врачи призывают подписать петицию в защиту Елены Мисюриной — врача-гематолога, которую приговорили к двум годам лишения свободы за «оказание услуг, не отвечающих требованиям безопасности, повлёкших смерть». В соцсетях начался флешмоб #яЕленаМисюрина — в публикациях с этим тегом доктора делятся мнениями о произошедшем и о том, что ждёт медицину в стране. Если кратко — ничего хорошего: из страха судебных исков всё больше врачей будет выбирать специальности с минимальным числом манипуляций, наименее рискованные, или вообще уходить из профессии.

В 2013 году в клинике МЕДСИ умер пациент, попавший туда с предварительным диагнозом «аппендицит». Известно, что у него были серьёзные заболевания: рак простаты, несахарный диабет и онкологическое заболевание крови, которое по несчастливой случайности обострилось именно в этот момент, трансформировавшись из вялотекущей формы в острый лейкоз (то есть состояние, которые обыватели называют «раком крови»). Свёртываемость сильно нарушилась, и во время операции пациент потерял много крови — спасти его жизнь не удалось. 

Дальнейшая история выглядит запутанной: известно, что при наличии у МЕДСИ лицензии на гематологическую помощь лечением лейкоза в клинике не занялись — зато потом провели вскрытие без наличия лицензии на него. За четверо суток до смерти пациент побывал на приёме у Елены Мисюриной, которая провела рутинную и в целом безопасную процедуру — трепанобиопсию. Во время этой процедуры у человека берут небольшой фрагмент костного мозга, чтобы изучить его под микроскопом и уточнить диагноз; звучит пугающе, но при наличии опыта и надлежащих условий трепанобиопсия не опаснее, чем удаление зуба. По многочисленным комментариям коллег Мисюриной, после процедуры пациент нормально выглядел, вышел из больницы, покурил и уехал за рулём автомобиля. 

А потом Елену Мисюрину обвинили во врачебной ошибке, приведшей к смерти человека — смерти, произошедшей, повторим, в другой клинике, во время тяжёлой операции, через несколько суток после проведённой ею трепанобиопсии. Речь шла о том, что во время процедуры врач якобы повредила крупную артерию, кровотечение из которой и стало летальным. Любому здравомыслящему врачу понятно, что в данной ситуации пазл не складывается, а дело выглядит явно сфабрикованным с целью на кого-то переложить ответственность — но на самом деле проблема даже не в этом. 

Проблема в том, что если врачей будут судить за ошибки — медицины не останется. Если будут обвинять в проведении манипуляций с высоким риском — врачи перестанут их проводить. Вся практическая медицина по умолчанию зона риска — это работа, где пациенты страдают и даже умирают. Можно ли доказать, что человек с онкологическим заболеванием умер, например, из-за ошибки при взятии крови из вены? Пример кажется абсурдным, но не стоит недооценивать умелых обвинителей. Врачи снова и снова повторяют, что после прецедента с Мисюриной тяжёлыми больными заниматься просто перестанут: собственная безопасность врача будет перевешивать риск оказаться в тюрьме в случае малейшей ошибки.

Не нужно путать халатность и умышленное нанесение вреда с ошибками — последние совершают все, и о праве врача на ошибку говорил ещё Гиппократ. Множество манипуляций в медицине выполняются вслепую, и у каждой из них существуют определённые риски. Отказаться от этих процедур — так, чтобы продолжить диагностировать, лечить и спасать жизни — невозможно. Может показаться, что страх судебного иска заставит врача качественнее работать, но это не так. Постоянный страх обвинений приведёт к тому, что практикующих врачей просто не останется, и последствия будут катастрофическими. И если, например, мы дождёмся громкого процесса в связи с осложнением вакцинации — нас перестанут прививать, и разразятся эпидемии кори или полиомиелита. 

Наш постоянный эксперт, врач-гинеколог Наталия Артикова рассказала, что в своё время на её отца, акушера-гинеколога с тридцатипятилетним стажем, было заведено уголовное дело. Его обвиняли в том, что во время операции он поранил стенку кишечника — и для того, чтобы опровергнуть это обвинение, потребовалось три дополнительных экспертизы. В итоге оказалось, что перфорация кишки вообще не была связана с медицинским вмешательством, врача оправдали — но год под подпиской о невыезде и несправедливое обвинение сильно подкосили его здоровье и волю. Для Артиковой эта ситуация стала первой ласточкой — она решила уйти из акушерства, а потом и вовсе отказалась от любых проводящихся вслепую манипуляций: «Я даже внутриматочные контрацептивы не ставлю — решила, что буду работать только головой, минимизируя риски». 

Когда-то я ушла из практической медицины по целому ряду причин: там мало платили, а ещё мне хотелось бизнес-поездок и каждодневного использования английского языка в работе. Но одной из главных был страх ответственности: я не знала, как буду жить дальше, если у меня на приёме умрёт пациент. Даже если это произойдёт без связи с вмешательством, например из-за инфаркта миокарда, а я сделаю всё возможное, чтобы его спасти. Это был иррациональный страх — на стоматологическом приёме такое происходит исключительно редко, — но он меня беспокоил. Спустя пятнадцать лет я понимаю, что всё может быть ещё хуже: врача могут обвинить в смерти, к которой он не имеет отношения, и посадить в тюрьму. 

Фотографии: koszivu – stock.adobe.com