Хороший вопрос«Я читала как в юности»: Разные люди о книгах, которые они прочли во время ареста

Я читала много статей и книжек по социолингвистике, книг по философии и на общеполитические темы. Например, журнал «Общая тетрадь» Московской школы политических исследований. Ещё изучала учебник по философии на французском: решила убить двух зайцев одновременно. Я медленно читаю по-французски, и последние двадцать лет у меня не было возможности уделять ему время, так что я сидела со словарём по чуть-чуть и штудировала разделы, посвящённые Декарту и Спинозе. Ещё начала читать «Почему одни страны богатые, а другие бедные» Дарона Аджемоглу и Джеймса Робинсона. Это очень сильная книга, которая вместе с этим очень легко идёт, но не успела её закончить. Плюс у меня была «Биология добра и зла» Роберта Сапольски и работа Стивена Уильямса о том, почему провалились столыпинские реформы. Я пытаюсь её осилить уже год, но она очень сложная для восприятия, её нужно очень вдумчиво читать. Это даётся с трудом, когда ты напряжён и у тебя нет времени.

За время ареста я прочитала около десяти разных романов, некоторые были развлекательного свойства, некоторые серьёзные — их было больше всего. Лучший из них — «Благоволительницы». Мне подарили его на день рождения полгода назад, но мне никак не хватало времени, я прочитала от силы сто страниц. Это опять же текст, который требует усердного восприятия, без внимания там никак не разобраться в отсылках к русской и мировой литературе. После того как я закончила, изучила послесловие и поняла, что почти все отсылки считала. В можайской одиночной камере этот роман было воспринимать легко и просто, я управилась с ним за неделю, параллельно работая с научной литературой.

Был ещё роман, который меня потряс, — о терроре в Доминиканской Республике, пытках в застенках — «Короткая фантастическая жизнь Оскара Вау» Джуно Диаса. Я вообще очень люблю истории о семейной судьбе. Эта книга из-за места действия больше похожа на Маркеса, но гораздо менее пафосная. Ещё, конечно, была поэзия — сборник Пастернака и стихи Анны Барковой, которая сидела в ГУЛАГе, это было важно для меня. Не обошлось без газет — больше всего я читала свои любимые «Ведомости», — и час в день обязательно занималась английским.

В одиночной камере я провела двадцать три дня, девять дней — в общей. Практика чтения в этих двух местах совершенно разная. В общей камере очень трудно сосредоточиться, читать по-французски почти не получалось из-за постоянных разговоров, я сама много говорила с женщинами, с которыми была вместе, это были хорошие симпатичные девочки. Одна была директором ювелирного магазина, другая — маклер, одна девушка была со сложным бэкграундом. Они иногда задавали мне вопросы. Одна из сокамерниц стала просить у меня газеты, с другими я просто делилась тем, что сейчас происходит. В последнюю неделю муж мне стал приносить уж совсем страшные детективные романы, я не могла молчать об этих ужасах.

Спецприёмник отнял у меня очень много сил, но зато у меня была возможность постоянно читать и не отвлекаться на соцсети, звонки и работу. Я читала как в юности, когда меня ничего не беспокоило и я открывала для себя тонну нового. Стихи я тоже читала так, что получалось их прочувствовать. В повседневной жизни это сложно, чтение получается слишком поверхностным, нет возможности пережить текст эмоционально.

Скажу честно: серьёзная литература за решёткой не идёт. Я, конечно, взял её с собой: «Дом правительства» Слёзкина, «Несовременную страну» Иноземцева, «Ироническую империю» Павловского. Казалось, что проведу время с пользой, осилю всё то, на что в обычной суете не хватает времени, выйду полный умными мыслями. Но в итоге оказался прав именно Глеб Павловский. Он, когда надписывал и передавал мне свою книгу (потом её разыграли на аукционе в пользу политузников), вспомнил, что сам в заключении и ссылке читал русскую классику, Тургенева, а не политологию.

И правда: когда вокруг всё плохо, ещё и читать об этом… Так что постепенно я перешёл сначала на стихи Всеволода Емелина (сборник передали ребята из штаба, там было и о выборах, и даже о партии «Гражданская инициатива»), потом на «Овода» Войнич, а там уже и на Агату Кристи. Тут сам попросил жену принести — понял, что иначе «с думой о России» не продержаться. То, что надо: справедливость торжествует, мисс Марпл не подделывает протоколы, Эркюль Пуаро никого не бьёт дубинкой. Кстати, уже потом, когда вышел, увидел слова Марата Гельмана, обращённые к Емелину: вот бы, мол, Гудков как-нибудь вышел на митинг и со сцены с выражением — «Балладу о влюблённом скинхеде». Стихи прекрасные, спору нет.

А так-то в спецприёмнике был даже неплохой шкаф с книгами, хотя в основном и потрёпанными, советскими. Собрание сочинений Мариэтты Шагинян с её «красным Пинкертоном». «Месс-менд», например — почему бы и нет.

За день до суда, когда ко мне приходил адвокат, я понимал, что мне дадут несколько суток ареста. Я знал, что в спецприёмнике делать будет нечего: у меня есть опыт. Я написал список литературы, которую попросил адвоката принести на суд, чтобы забрать с собой в спецприёмник. У меня дома целая свалка книг, которые я тащу, но не успеваю читать. Я решил воспользоваться случаем, чтобы добраться до них.

В списке были «Элементарные формы религиозной жизни» Дюркгейма, двухтомник Трофименкова «Красный нуар Голливуда». Ещё я попросил новое издание «Тотальных институтов» Гофмана и работу по антропологии. Проблем с тем, чтобы взять книги в спецприёмник, не было, как это бывает в СИЗО. Трофименкова прочитал быстрее всего, Дюркгейм шёл сложнее, но за Гофмана не успел взяться, потому что ко мне в камеру заехал Константин Янкаускас. Я сразу спросил его, что у него есть с собой, и он передал мне кирпич Зыгаря «Империя должна умереть» — занимался им из-за интереса к теме, но сноски немного бесили. Обычно я параллельно читаю несколько книг и в этот раз делал то же самое. 

Библиотека спецприёмника состояла из советской литературы. Взял поугорать «Новую хронологию» Анатолия Фоменко — там про то, что Орды не было и так далее. Смотреть ролики на ютьюбе о людях вроде Фоменко было намного интереснее, чем читать его книгу. Я не мог постоянно гуглить, в чём он не прав. Понимал, что меня обманывают, но было слишком много витиеватых рассуждений, выдаваемых за историческую правду. В итоге после того, как я добил Трофименкова, я решил оставить его в шкафу спецприёмника, чтобы его мог почитать кто-то ещё: в местном библиотечном шкафу было очень мало хороших книг. Из многих вырваны страницы. Не знаю, может быть, там люди папье-маше делают. Всё-таки это самое классное место для чтения: нечего делать, много свободного времени — на воле столько нет.

За полтора месяца в спецприёмнике я и правда много читал. Во-первых, две большие книги об истории России начала прошлого века: «Империя должна умереть» Зыгаря и «Дом правительства» Слёзкина. Очень интересно, и множество параллелей с современностью, конечно. Особенно в камере было интересно читать о тюремном быте революционеров после 1905 года, сравнивать с нынешними изоляторами.

Кроме того, я перечитал «Процесс» Кафки и «День опричника» Сорокина. Эти книги я брал с собой на суды и листал, пока судьи что-то там бубнили, изображая разбирательство. Отлично заходит в такой атмосфере. Ещё бы отметил роман «Покорность» Мишеля Уэльбэка. Это антиутопия на тему исламизации Франции после вероятной победы на президентских выборах лидера мусульманской партии. Ну и, наконец, Чарльза Буковски читал с удовольствием, мне нравятся его книги. За последний арест осилил два романа: «Женщины» и «Почтамт».

Я прочитал недавно вышедшую историческую сагу Слёзкина «Дом правительства». Я вообще люблю историю, а это произведение посвящено не только людям, но и архитектуре начала XX века. Я живу в историческом центре Москвы, мой дом построили в момент начального перелома государственной системы с её культурным и архитектурным базисом. Книгу мне принесла любимая бабушка, теперь она сама её изучает.

Я читал в одиночной камере спецприёмника, где провёл неделю. И это важный момент: читать книгу в СИЗО, к тому же такую сложную, как «Дом правительства», почти невозможно, мешал бы постоянно включённый телевизор и радио, было бы непросто концентрироваться. Тем не менее на какое-то время, буквально на два-три часа, ко мне приводили арестантов, которые замечали огромный том в моих руках. Они спрашивали про него, а я говорил: «Книга написана про мой дом и людей с похожим на мой мотивом заключения». Самым важным было то, что в книге я увидел судьбы революционеров в тюрьме. Во многом я узнавал ребят, которые сидели вместе со мной по 212-й статье.