Хороший вопрос10 лет «Сумеркам»: Зрители о неочевидных достоинствах подросткового хита

  В этом году на фестивале «Сандэнс» состоялась интереснейшая дискуссия. Три режиссёра, начинавшие с маленьких инди-драм и дослужившиеся до права ставить блокбастеры, рассуждали о разнице между авторским и продюсерским кино. Двоих звали Тайка Вайтити и Джастин Лин, а третью — Кэтрин Хардвик. Когда у Хардвик спросили, насколько тяжело женщине снимать студийное кино, она пошутила: «Ответ займёт от пары часов до пары дней, надеюсь, вы никуда не спешите».

При этом Хардвик признаётся, что ей повезло. Студии отказывались от «Сумерек» одна за другой, а боссы Lionsgate не ждали от фильма особенных сборов — поэтому не лезли в работу режиссёра. В прошлом художница-постановщица «Ванильного неба», Хардвик отстояла право рассказать историю в холодных тонах, которые, вообще-то, не способствуют большой кассе. И наполнила фильм не только любовным томлением, но и понятным всякому подростку страхом не вписаться в жизнь, потерять смертное время.

Эту тему Хардвик досконально изучила ещё в своем сандэнсовском хите «Тринадцать» — истории о дружбе двух девочек, одна из которых не боялась ничего, а другая боялась всего. В «Сумерках» постановщица позволяет себе гораздо меньше рок-н-ролла (в «Тринадцати» были и беспорядочный секс, и подростковое пьянство), но её меланхоличная режиссура в итоге даже облагораживает исходный текст. И приближает его чуть ли не к «Большим надеждам» Диккенса. Поэтому как к «Сумеркам» ни относись, этот фильм всегда будет примером личной победы независимого режиссёра, не потерявшего себя в большом кино.

  Первые «Сумерки» — это бесконфликтный фильм, в этом его прелесть, тайна и парадокс. Вспомните какое-нибудь подростковое кино («10 причин моей ненависти», «Дрянные девчонки», сериал «Freaks and Geeks», «Девственницы-самоубийцы») — там подростки сражаются за внимание друг друга, ищут себя, воюют с родителями и миром вокруг. «Сумерки» не такие. Они начинаются с того, что обычная девушка Белла Свон (Кристен Стюарт) переезжает в дождливый Форкс, идёт в новую школу и сразу всем нравится. Никаких конфликтов. Потом в столовую входит Эдвард Каллен (Роберт Паттинсон) — и тут могла бы начаться история о том, как завоевать парня, но нет. Завоёвывать никого не приходится. После небольшого шока от первой встречи с Беллой Эдвард вновь появляется на уроке биологии, а мы наблюдаем одну из лучших сцен знакомства подростков: будущие влюблённые десятилетия, как в микроскоп, рассматривают друг друга, буквально принюхиваются, на животном уровне понимают, что созданы друг для друга.

Обычно истории любви объединяет тот же драматургический элемент — конфликт: борьба за любовь в паре или борьба пары против всего мира. Эдварду и Белле никто не мешает быть вместе, а появившийся только во второй части фильма антагонист Джеймс настолько быстро устраняется дружной ватагой Калленов, что не успеваешь начать переживать за сохранность союза главных героев, а уже снова умиляешься самоотверженности Эдварда и влюблённости Беллы. Большие кинопродюсеры, сценаристы с «Оскарами» и режиссёры со звездой на Аллее Славы, должно быть, были сильно удивлены, когда узнали, что кино, в котором никто ни за что не борется, собрало свой бюджет в прокате десять раз, запустило одну из самых прибыльных киносаг и вообще стало культовым. Мне кажется, секрет в том, что «Сумерки» эксплуатируют мечты зрителей о том, что счастье, за которое не надо бороться, существует. Можно просто однажды прийти в столовку, встретить классного парня, с которым вы на одной волне, влюбиться и ничего больше не хотеть, кроме как стать с ним одним целым (в конце завести семью с ребёнком и собакой-оборотнем).

С одной стороны, первые «Сумерки», конечно, потакают самым примитивным желаниям, страдают мизогинией (Белла — ходульный персонаж с одной-единственной идей «Я хочу быть как Эдвард» и чертой характера — упрямством, в то время как Эдвард — глубокий герой с интересами от музыки до бейсбола, идеалами и моральными принципами, которыми он постоянно делится с подругой). С другой стороны, реальная жизнь — это череда преодолений, борьба за успех, поиск несуществующего идеала, а иногда просто хочется, чтобы кто-то с экрана сказал: «Ты мой личный сорт героина», — и ничего ни ему, ни нам за это не было.

  «Сумерки» — это не только киносага, но и книги из богатой литературной традиции любовных романов. Среди их предков классические вещи — романы Джейн Остин, «Грозовой перевал» Эмили Бронте, «Ромео и Джульетта» Уильяма Шекспира — и сегодняшний книжный рынок, треть которого занимают популярные любовные романы.

«Сумерки» — типичный представитель этого рынка, переполненный жанровыми клише. Например, главных героев описывают так же, как в бесконечном количестве книг до этого. Белла — постоянно сомневающаяся girl-next-door, которая считает себя отчаянно скучной, но на деле обладающая таинственным обаянием; Эдвард — маскулинный, уверенный в себе и своих решениях герой, чрезвычайно подверженный животным инстинктам. Попыткам сблизиться мешают всякие абстрактные материи: все эти «мы из разных миров»; какие-то правила, предубеждения; кто-то консервативный сурово против и всячески мешает.

Большую часть книги занимают описание чувств и внутренние монологи Беллы в попытках рационализировать свои проблемы: неуверенность в себе, желание оправдать свои и чужие ожидания, попытки утвердить себя в чуждом, довольно-таки патриархальном мире (когда основной критерий правоты — способность набить морду). Киносага вывела любовные романы из маргинальной зоны интимных постыдных удовольствий прямо в сегодняшнюю массовую культуру. Невротические переживания Беллы отлично вписались в репертуар кинотеатров в условиях его предельной инфантилизации, когда мы дружно закопались в бесконечных подростковых фантазиях в попытках справиться со слишком сложной повседневностью.

  Краеугольный элемент фильма «Сумерки», на мой взгляд, — это комплекс жертвы, в том смысле что Белла представляется исключительно как жертва обстоятельств, как жертва внезапно вспыхнувшей любви. Проще говоря, сюжет вёл героев только к одному результату. Беллу не могли не атаковать в финале. Эдвард не мог её не спасти. К этому ведёт вся вампирская методология уже много веков. Вообще, сама идея вампиризма чрезвычайно сексуализирована, и укус вампира-мужчины — это, очевидно, совсем не только укус в символическом плане. И уже неважно, что было в дальнейших сериях, заведомо более слабых по отношению к оригиналу.

Это довольно страшная штука: одно из главных кинопроизведений нового века (в плане влияния на умы, разумеется) прямым текстом рассказывает, что, с одной стороны, она должна быть атакована мужчиной, с другой — им же и защищена. В любом случае женщина в этой перверсивно придуманной конструкции фигура пассивная, вторичная. С другой стороны, хотелось бы верить, что именно универсальный успех «Сумерек» послужил поводом для необычайного и в то же время очень логичного усиления феминистского движения.

  «Сумерки» не были идеальной франшизой — более того, сейчас даже робкое высказывание, что и там были неплохие фильмы, может вызвать бурю негодующих комментариев. Вероятнее всего, от людей, которые в лучшем случае их не пересматривали, а скорее всего, не смотрели. На самом же деле именно первый фильм разительно отличается от остальных. Потому что для фильма о вампирах и оборотнях он на удивление «живой»: все герои-подростки ведут себя одинаково неловко, делают длинные ненужные паузы и слишком выразительно друг на друга смотрят. Вам кажется, что актёры постоянно переигрывают? Ну, тогда вам повезло и ваши первые подростковые влюблённости отличались от того, как они выглядят обычно. Хотя там, где Стюарт и Паттинсон и правда перебарщивают, фильму всё равно это не очень мешает, потому что в отличие от последующих частей первые «Сумерки» — это фильм про любовь, а не про вампиров.

Благодарить за это надо стечение судьбы и режиссёрку первой части Кэтрин Хардвик. Стечение судьбы в том, что «Сумерки» открывали франшизу, потому в центре внимания были герои, а не фэнтезийная вселенная романов Майер. Нам выдавали только самую необходимую информацию о вампирах, без сложных раскладок о клане Вольтури и тому подобном, даже вся линия с оборотнями раскручивалась только во втором фильме. Вместо этого мы смотрели на то, как начинается роман Беллы и Эдварда, а несколько вампирских драк лишь подчёркивали характер героя.

Всё это — идеальный материал для Кэтрин Хардвик, которая никогда не была специалистом по эпическому фэнтези и сложной мифологии, зато отлично умеет снимать подростковый бунт и сложности пубертата. Два лучших её фильма — о том, как юная девочка пускается во все тяжкие («Тринадцать»), и о становлении скейтерской культуры («Короли Догтауна»). В итоге у Хардвик и её команды, где ключевую роль играли женщины, получился фильм, сфокусированный на том, что важно и для развития сюжета, и для аудитории. Ни в одной из последующих частей «Сумерек» подобного эффекта добиться не удалось, и из-за этого всё несовершенство первоисточника Майер со всей его кучей этических проблем и шероховатости игры молодых актёров вышли на первый план. Они, конечно, есть и в первых «Сумерках», но всё равно это кино другого уровня, зацепившее аудиторию и обеспечившее успех франшизы.

  Будь я ироничным историком кино, то ноябрь 2008 года (когда в прокате стартовали первые «Сумерки») я бы назвала не иначе как «сладкий и гадкий ноябрь». Эта вампирская сага своим появлением и стремительной оккупацией культурного пространства выявила два симптоматичных тренда: ренессанс жанра молодёжной мелодрамы и победа guilty pleasure в годы набирающего обороты хипстерства. Фэнтезийные перипетии про любовь-кровь стали предметом интереса не только своей целевой аудитории — они зашли на территорию даже особо снобствующих зрителей: ты мог «Сумерки» не любить, но посмотреть хоть один раз был обязан. Возможно, этот феномен отчасти можно трактовать как тоску зрителей по фильмам прямого высказывания, без постмодернистских конструкций. При этом вампирская «Санта-Барбара» со своими арками героев дарила почти пьянящее чувство собственного зрительского превосходства, чем творила всю дальнейшую магию: перед чарами «это так плохо — что уже хорошо» устоять было почти невозможно. А поскольку закон классической мелодрамы как раз и гласит «невозможное возможно», то «Сумерки» воплотили его буквально. И ход последующих событий в карьерах главных героев саги выдал весьма нетривиальный твист.

Нельзя не вспомнить, что на заре «Сумерек» одно только предположение, что Кристен Стюарт, мемы об актёрских данных которой заполонили интернет, станет любимицей главного кинофестиваля мира, могло вызвать если не насмешку, то как минимум недоумение. Однако, дебютировав в конкурсе Канн с фильмом «На дороге» Уолтера Саллеса в 2012 году — что символично, в год завершения «сумеречной» франшизы, — Стюарт решительно заявила свой курс на фестивальное кино. И уже спустя пару лет за роль второго плана в драме «Зильс-Мария» Оливье Ассаяса (конкурс Канн-2014), Кристен стала первой и пока единственной американкой, получившей французскую кинопремию «Сезар». А в 2016 году она уже представляла два фильма в Каннах: фильм открытия фестиваля «Светская жизнь» Вуди Аллена и «Персональный покупатель» в основном конкурсе, принёсший Ассаясу награду за лучшую режиссуру. Тут даже самым скептически настроенным зрителям пришлось пересмотреть своё отношение к Белле Свон. И, как вишенка на торте: не далее как в этом году на родине кинематографа Кристен Стюарт получила и знаковое признание своих достижений — вошла в состав жюри Канн, став одной из самых молодых членов судейской коллегии за всю историю кинофестиваля. И дальнейший карьерный путь Роберта Паттинсона тоже стал приводить его на фестивали класса А: тут можно вспомнить и «Космополис» (реж. Дэвид Кроненберг, конкурс Канн-2012), и «Хорошее время» (реж. Бен Сэфди, Джошуа Сэфди, конкурс Канн-2017), и недавний вестерн «Девица» (реж. Дэвид Зеллнер, Нэйтан Зеллнер, конкурс Берлинале-2018). Паттинсон, подобно Стюарт, не только взял курс на авторское кино, работая с классиками и независимыми режиссёрами, далеко уходя за рамки прилепившегося к нему экранного образа Эдварда Каллена, но и действительно смог соответствовать такому вызову себе.

Эта способность Стюарт и Паттинсона по-хорошему удивлять, будто модернизировав собственные актёрские ДНК, помогла им сделать и вовсе невероятную вещь: не только оставить далеко позади себя славу «Сумерек», но и даже замести следы своей некогда широко обсуждаемой лав-стори. Так или иначе, спустя десять лет хочется признать — это киношное кровопускание, пожалуй, пошло нам всем только на пользу: оно будто примирило низкое с высоким и нивелировало для массового сознания то guilty, которое мешает получать pleasure. Поэтому, может, уже настала пора убрать пристыживающий тон с вопроса «What We Did in the Twilight?»?

Фотографии: West