Кино«Патерсон»: Кинопоэма Джармуша о простых радостях

В городе Патерсон, штат Нью-Джерси, живёт такой парень — водитель автобуса по имени Патерсон (Адам Драйвер). Его жену зовут Лора (Гольшифте Фарахани), их английского бульдога — Марвин. У Патерсона есть секретная тетрадка, в которой он пишет свои маленькие, странные стихотворения без рифм — о спичках «Ohio Blue Tip», об обувной коробке или о пиве на дне стакана. Он пишет за рулём автобуса перед сменой. Пишет за обедом, сидя на лавочке с видом на водопад. Пишет за столом в подвале. Ни один поэт не знает, каким будет его стихотворение, до тех пор пока его не допишет.

Не знал этого и другой поэт, Джим Джармуш. В 90-х он увлёкся поэзией Уильяма Карлоса Уильямса, врача из Нью-Джерси, в свободное от работы время перепридумывавшего модернистскую поэзию и написавшего эпическую поэму «Патерсон». Поэму о горах и водопаде, о людях и вещах, начинающуюся с утверждения, что женщина — это цветок, мужчина — это город, а город — тоже человек. Джармушу поэма «Патерсон» особенно не понравилась, потому что он её не понял, но понравился город и вот эта метафора из самого начала. Он придумал свой Патерсон, где мужчина — не только город, но ещё и поэт. И снял о нём фильм-стихотворение.

Каждый день как предыдущий, каждая неделя как следующая — но не совсем. Патерсон просыпается не раньше 6:15, но не позже 6:35. Лора ещё спит. Он тихо завтракает и пешком идёт в депо. Принимает смену, едет по маршруту № 23. Съедает обед, смотря на водопад. Заканчивает смену, пешком идёт домой. Поправляет перекосившийся почтовый ящик. Ужинает с Лорой, они болтают о насущном, говорит в основном она. Идёт на прогулку с Марвином, заходит в бар выпить пива. Возвращается домой. Лора уже спит. Он тоже ложится. Вот и всё кино — но не совсем.

В глазах других человек становится поэтом, если он написал одно хорошее стихотворение. В его собственных — когда он делает последнюю поправку к новому стихотворению. За секунду до этого он всё ещё потенциальный поэт, через секунду после он — человек, который закончил с поэзией, возможно, навсегда. Патерсон никому не говорит, что он поэт, и никому не показывает свои стихи. Иногда, впрочем, что-нибудь прочитает Лоре — она одна в целом мире знает, что её муж не простой водитель автобуса, а выдающийся художник. Поэтому активно интересуется его успехами (она всё делает активно), умоляет писать побольше, опубликовать свои стихи или хотя бы их отксерокопировать. Он соглашается, — да, надо бы отксерокопировать (он всегда с ней соглашается), но разумеется, никогда этого не сделает. Потому что считает, что поэзия должна храниться либо в голове, либо в секретной тетрадке.

Мысль разумная и достойная уважения, но, к сожалению, не очень популярная, как ни старались авторы «нью-йоркской школы». Потому что сам Патерсон как раз находится в эпицентре поэзии: он — лирический герой чужого стихотворения, которое хочет казаться ремейком его любимой поэмы. И не просто герой — он метафора воображаемого города, который, в свою очередь, метафора города реально существующего. Все эти поэмы и города называются «Патерсон».

Патерсон — одинокий нонконформист, воплощающий молчаливый культурный резистанс. У него в подвале на самом видном месте стоит «Уолден» Генри Дэвида Торо — главный манифест саморефлексии, говорящий о простых радостях физического труда и уединённой жизни вдали от суеты. Что говорит нам Джармуш? Творчество — занятие людей скромных, терпеливых, лишённых амбиций, нуждающихся в некотором культурном эскапизме. Творчество — продукт строгой дисциплины, рождённый из прилежания и рутины. Всё, что нужно творческому человеку, — принимать течение жизни в любых её проявлениях, молчать и ни во что не вмешиваться. Находить простые радости в простых вещах. В этом, собственно, заключается рабочий день Патерсона: он молча ездит по одному и тому же маршруту, видит за окном один и тот же пейзаж и слушает драматургические миниатюры а-ля «Кофе и сигареты» в исполнении пассажиров. В принципе, всё, что он делает, — это смотрит или слушает. А потом стихотворно оформляет своё существование.

Всё это совершенно очаровательно — возможно, это самый очаровательный портрет творческого одиночества, когда-либо запечатлённый на плёнке. Очаровательна жена Патерсона, очарователен их бульдог. Очаровательные стихи авторства заслуженного поэта Рона Паджетта зачитываются вслух под очаровательную музыку очаровательным голосом Адама Драйвера и очаровательно пишутся на экране очаровательно ровным почерком. Люди вокруг особенно очаровательные, а главное, каждый совершенно уникален (не стоит забывать, что мы находимся в фильме Джима Джармуша).

Очаровательного бармена очаровательно пилит жена за увлечение шахматами. В его баре происходит очаровательный любовный конфликт двух завсегдатаев с участием игрушечного пистолета. Совершенно очаровательная девочка в розовом прочтёт собственный очаровательный верлибр, написанный режиссёром, и помянет Эмили Дикинсон — тоже не просто так, а потому что ей так же была чужда идея публикации собственных стихов, как и Патерсону («как небосвод — плавнику рыбы»). Даже в прачечной можно встретить очаровательного Метод Мэна, который очаровательно читает рэп стиральной машинке. «No ideas but in things», — бросит он в сторону. И эта маленькая ремарка открывает бездну проблем.

«Патерсон» Уильямса — сложнейший с точки зрения как языка, так и образности многоступенчатый модернистский коллаж об ужасе изнанки повседневности

Уильям Карлос Уильямс считал, что поэт — это репортёр, который докладывает всему миру обстановку на месте событий. Поэтому он гулял по городу, слушал, о чём говорят люди, смотрел, что они делают, и вставлял свои наблюдения в поэму. Работа над ней превратилась в многолетний поиск нового поэтического языка, выходящего за рамки идей Элиота и Эзры Паунда. Отправной точкой были эссе Паунда «A Retrospect» and «A Few Don’ts», в которых он призывает новых поэтов к трём вещам: во-первых, прямой трактовке «вещей», субъективных или объективных. Во-вторых, отказу от всех слов, не имеющих отношения к делу. В-третьих, писать в формате музыкальной фразы, а не подчиняясь метроному.

Поэт, помимо прочего, — это человек, страстно влюблённый в язык. Уильямс постоянно искал новый способ выражения мыслей, вдохновляясь не только работой своих коллег, но и живописью — в том числе работами кубистов. «Пока Т. С. Элиот и Эзра Паунд читали классику, Уильямс смотрел на вещи. Он был в первую очередь модернист, а потом уже поэт», — писали в Boston Review. Он стремился максимально избавить поэзию от литературности, привязанности к традиции, контекстуальности и отсылок к классике. Убить в ней последние следы романтизма. Заставить её заговорить самостоятельно.

В результате ему удалось сформулировать собственную идею, значительно повлиявшую на всю поэзию XX века: «No ideas but in things». Нет идей, кроме как в вещах, — перед нами новая концепция стихосложения: поэзия вещей, а не понятий, объектов, а не концепций, конкретного, а не абстрактного. Вещи могут быть осязаемыми предметами, а могут быть обозначением поступков.

«No ideas but in things» — мантра имажистов, формулирующих свои мысли чётким, доступным, разговорным языком. Переворот концепции восприятия поэзии: поэт больше не описывает вещи, не транслирует своё к ним отношение, а называет их — в голове читателя моментально рождается визуальный образ и соответственное к нему отношение. Задача поэта — создать вокруг контекст, заставляющий этот образ работать. Именно так рождается смысл, ведь поэзия есть продукт наших чувств.

Поэму «Патерсон» Уильямс писал, вдохновившись «Улиссом» Джойса, и задумывал как ответ на «Полых людей» Т. С. Элиота — голос разочарования, опустошённости и крушения идей, дефрагментации личности, чувственный манифест «потерянного поколения». Есть такой жутко показательный анекдот про Элиота. Одна дама, которая сидела рядом с ним за столом, спросила его: «Не правда ли, чудный вечер?» «Да, особенно если видеть ужас его изнанки», — ответил Элиот.

«Патерсон» Уильямса — сложнейший с точки зрения как языка, так и образности многоступенчатый модернистский коллаж как раз об этом — об ужасе изнанки повседневности. Не хочется заниматься культурологическими обобщениями, но эта печать «ада нет, кроме того, что рядом» лежит более-менее на всей модернистской поэзии. Уильям Карлос Уильямс — не исключение. Его тихие стихи, его изобретение исключительно американской формы поэзии, имеющей своим главным предметом прозу жизни, было ответом на мировой переполох и панику после Второй мировой, протестом против «большого искусства» пышных форм, способом не кричать о своей боли, а говорить о ней тихим уверенным голосом, пробирающим до глубины души. О том же стихи и Рона Паджетта, и Фрэнка О’Хары, и всех любимых авторов Патерсона.

Возможно, Джармушу стоило всё-таки понять поэму Уильямса, а не просто заимствовать из неё первую понравившуюся метафору. Дело в том, что поэзия, особенно та, на которую он пытается ссылаться, — вещь немного сложнее, чем поиск простых радостей в простой жизни простых людей. В своих первых фильмах, в 80-х, он всё это понимал — и про протест, и про боль, и про разочарование, и про то, что в руки поэта по-хорошему надо вложить пистолет, потому что одними словами прав не будешь.

Теперь его герои тихо транслируют своё тихое счастье интеллектуала, размышляющего об искусстве, но не пытающегося его понять, — что хочет сказать своими стихами Патерсон? Что мир есть любовь и найти её можно во всём — в спичечном коробке, в обувной коробке и в последнем глотке пива на дне стакана. Поэзия — необременительное развлечение креативных скромняг, любящих на досуге призадуматься над списком «10 искренних фильмов, раскрывающих вашу личность». Ни один вид искусства не притягивает больше пошляков, чем поэзия. Джармуш пошляком вроде никогда не был, но теперь занимается художественным переводом сложнейших идей Уильямса для широкой аудитории. В связи с этим вспоминается набоковское: «what is translation / on a platter / a poet’s pale and glaring head / a parrot’s speech, a monkey’s chatter / and profanation of the dead».

Довольствуйся малым, найди красоту в простых вещах, посмотри на эту парковку — видишь, сколько в ней смысла? Джармуш утешает всех, в том числе самого себя

Разумеется, всё это не делает «Патерсона» менее очаровательным фильмом. В его тёплый ламповый свет можно укутаться, как в пушистый свитер, забыв про трудности и невзгоды, и порадоваться красоте чужой жизни так же, как радуешься красоте чужого капкейка в инстаграме. Живут же люди — красивые, в красивых домах, красиво завтракают, красиво обедают, красиво гуляют с красивой бульдожкой в красивых пейзажах. Неважно, кто они. Они могут быть бездарными занудами. Они могут быть не в себе. Они, наконец, могут быть глубоко несчастны, каждое утро ищущими хоть одну причину встать с кровати. Поэзия капкейка как способ эскапизма. Симулякр симуляции счастья. Довольствуйся малым, найди красоту в простых вещах, посмотри на эту парковку — видишь, сколько в ней смысла? Джармуш утешает всех, в том числе самого себя. Смотри, как славно: каждый день похож на предыдущий, а каждая неделя на следующую — но ведь не совсем. Тебе не о чем волноваться — давай покрасим холодильник в чёрный цвет? Он белым был, зелёным был, а чёрным — ещё нет.

Say it! No ideas but in things. Air.

Paterson has gone away

to rest and write. Inside the bus one sees

his thoughts sitting and standing. His

thoughts alight and scatter —

Who are these people (how complex

the mathematic) among whom I see myself

in the regularly ordered plateglass of

his thoughts, glimmering before shoes and bicycles?

They walk incommunicado, the

equation is beyond solution, yet

its sense is clear — that they may live

his thought is listed in the Telephone

Directory.

Фотографии: Amazon Studios