КиноВеликий фильм о любви: «Нежный возраст»
Сергея Соловьева

МЫ МОЖЕМ ПРОЖИТЬ без нового платья, куска торта и способны отказаться от лишнего выходного ради благой цели. Единственная вещь, без которой никак не выжить, — это любовь. Теперь каждую неделю мы будем рассказывать про один фильм о великой любви — всепоглощающей и вдохновляющей, трагичной и разрушительной, сшибающей с ног и окрыляющей. В общем, такой, глядя на которую хочется немедленно влюбиться или покрепче прижаться к любимому человеку. Сегодня — «Нежный возраст» Сергея Соловьева.

Текст: Анна Сотникова

Лена стояла у окна — тощая, угловатая, совсем голая, вся какая-то нескладная, как будто не от мира сего. За окном сияла бумажная луна, крупными хлопьями валил снег, тихо отцветало лживое благополучие брежневской эпохи. «Только не вздумай трогать меня руками». Маленький Ваня и не собирался. Действительно, зачем трогать руками, когда достаточно один раз взглянуть — и та чудовищная передряга, в которую мы все попали, сразу исчезнет, сгинет и, может быть, даже распадется на атомы. Этот форменный образец примитивизма, насколько дурной и нарочитый, настолько же невинный и искренний — окно, луна, голая школьница в окружении кадок с фикусами, — Ваня пронесет с собой через детство, отрочество и юность, от которых ему достанется всего ничего. Остальное отнимет, прожует и выплюнет смена эпох: развал коммунизма, перестройка и гласность ветром бесцельной свободы наглухо снесут башни всем его школьным друзьям. После чеченской войны останутся выжившие, но не спасется никто. Лена уедет в Париж и станет там моделью. Все это контуженый Ваня будет вспоминать в госпитале города Минеральные Воды, пытаясь освидетельствоваться на адекватность перед скучающим психоневрологом и секретарем из военной прокуратуры. «Неужели то количество травм головы, о которых ты мне тут порассказал, хоть в какой-то степени соответствует действительности?»

Отечественная история действительно колотила Ваню по башке столько раз, что впору было стать идиотом: в детстве он рухнул с консерваторского балкона прямо в барабан, октябренком влетел в витрину, где выставлялся шлем Гагарина, подаренный школе его заслуженным дедом, в старших классах нехило получил от продажного мента, завербовавшего их с товарищами на воровскую службу к чечену Аслану, потом — от какого-то козла на «мерседесе», решившего спереть на заправке чужой бензин. И вот — пожалуйста: стоило выпрямиться в полный рост посреди поля боя, на котором свои только что перебили своих, и, обратившись к рации, безутешно повторяющей позывные, заявить: «Ну какая я тебе на хрен Стрелочка? Я Громов, Иван», — как ящик с матобеспечением триумфально приземлится ему прямо на голову. Иными словами, охренительно прошло десантирование.

Любовь тут становится фундаментальной основой, помогающей человеку выживать назло
окружающему его мракобесию

Сергей Александрович Соловьев работает, как часы на Спасской башне, — показывает время с безжалостной точностью, всем бы на него равняться. «Нежный возраст» он снял на следующем рубеже времен, после шестилетнего перерыва, вдохновившись историей собственного сына, сыгравшего главную роль: однажды они вместе застряли на даче, и Соловьев решил поинтересоваться, чем Митя вообще живет, как сложились судьбы его друзей, где теперь его одноклассники. Митя рассказал. Выяснилось, что последние двадцать лет они жили совершенно в разных, почти не пересекающихся друг с другом мирах, что Митино потерянное поколение каким-то образом умудрилось за это время вновь себя обрести, пройдя через войну, наркотики, мафию, разрушительное торжество вседозволенности и невиданный повсеместный кретинизм.

Сергея Александровича эта история настолько впечатлила, что он немедленно заставил Митю писать вместе с ним сценарий и, получив сюжетную основу, пустился в пляс, решив отыграться по полной программе за шесть лет воздержания. Краткий экскурс по недавним историческим событиям он снимает неряшливо, жадно, страстно, пытаясь успеть сразу все и напихать побольше разного. Тем не менее эта веселая карусель с бандитами, моделями, проститутками и дрессированной обезьяной оказалась едва ли не самой тонкой, нежной и лиричной картиной автора. Конечно, это фильм о любви — как, впрочем, и все остальные соловьевские фильмы, — но тут любовь становится фундаментальной основой, помогающей человеку противостоять новым условиям, сохранять важное, выживать и адаптироваться назло окружающему его мракобесию.

«Вот ты все время говоришь: „Лена, Лена“. А кто эта Лена? Для клинической картины это очень важно», — докапывается до Вани товарищ-психоневролог. Тот в ответ небрежно бросит, что это дочка родительских сокурсников, за которой они с бабкой часто заезжали в школу или танцевальное училище, а после она околачивалась у них дома. Потом эту самую Лену родители навсегда увезли за границу, и больше о ней никто ничего не слышал. Ваня, конечно же, не станет упоминать, что подсматривал за ней в балетной раздевалке, умолчит о мизансцене под бумажной луной и о том, что для клинической картины, в общем-то, одна только Лена и важна, а вовсе не эти сценки рядового безумия: как его с треском принимали в пионеры, как он работал дальнобойщиком на службе у мафии и случайно купил живого шимпанзе, или как контуженный трудовик Семен Семеныч разбил лбом кирпич из-за того, что кончилась холодная война.

Ко всем в разной степени ненормальным вещам, происходящим с ним, Ваня вообще, кажется, совершенно равнодушен: через придурства времени он проходит, не меняясь в лице, не пытаясь устроиться или подсуетиться, — просто плывет по течению, и будь что будет. В новообретенном постсоветском пространстве каждый пытался занять место получше и, следовательно, любыми средствами нахапать себе побольше лавандоса — благо тот практически валялся на дороге, — чем и занимались сообразительные Ванины одноклассники. Ему самому же абсолютно ничего не было нужно ни от этого времени, ни от этих людей, ни от этих возможностей. «Может, ты и вправду идиот?» Может, и идиот, как знать, — но однажды Лена приедет из Парижа, они покатаются на лодке в лебедином пруду, и она скажет, что он лучше Алена Делона.

Несколько дней они не будут расставаться ни на мгновение, — а потом ей захочется пожевать жвачки, и все немедленно пойдет к чертовой матери. В хрустальный замок их тихого счастья на полном ходу врежется объективная реальность в лице невоспитанного чечена из палатки с той самой жвачкой. Все буднично взорвется — и палатка, расстрелянная неизвестными бандитами, заодно угнавшими дедову «Волгу», и счастье, и вся Ванина жизнь. Лена исчезнет, дед не переживет потери машины, и Ване понадобятся деньги, чтобы кормить себя и бабку, — а значит, приспосабливаться. Но ему уже все равно — он узнал, что рядом со всей этой хренотенью есть другая, нормальная, параллельная жизнь, предназначенная исключительно для двоих. И он ее только что потерял.

 За что этого захудалого неуча полюбила модель
с обложки «Вога» — да так, что ушла к нему
от французского богатея?

Он поедет за Леной в Париж, а она скажет, что выходит замуж за торговца фекалиями. Тогда Ваня вспомнит, как искали себе пулю в лоб на кавказской войне запутавшиеся в душевных терзаниях хорошие русские люди из прошлого века, съест свою справку, подтверждающую, что он все-таки идиот, и отправится на фронт. Но и тут не сложится — проклятый ящик матобеспечения, больница, пустота, возвращение домой. Пока бабка будет ходить за продуктами, к нему заявится девица, разносящая подарочные наборы ветеранам чеченской войны: канотье и сто штук презервативов. «А вы вообще прикольный?» — «Ну да, прикольный», — ответит он и отправится в ванную резать вены дедовой бритвой из лучшей в мире стали. Но даже это не сработает — бабка вернется слишком вовремя. Везучий все-таки парень.

Таких везучих еще поискать. Вся его жизнь — череда нелепых случайностей, цепляющихся одна за другую, складываясь в извилистую тропку, по которой он послушно пройдет все круги перестроечного ада. Так почему же он выйдет оттуда целым и невредимым, в то время как все его более приспособленные к жизни друзья окажутся кто в больничке, кто в тюрьме, кто в могиле, а кто и вовсе отправится к чертовой матери? За что этого захудалого неуча полюбила модель с обложки «Вога» — да так, что ушла к нему от французского богатея? Картина, увиденная им в детстве — та самая, с фикусами, окном и снегопадом, — повторится много лет спустя, только уже в фешенебельной гостинице, а Лена будет щуриться в теплых лучах летнего солнца на фоне пышно цветущего Парижа. «Только не вздумай трогать меня руками».

Он и не трогал — все эти годы держа в голове в голове образ чистой, неприкосновенной любви, бумажной луной освещающий ему путь сквозь абсолютный хаос переломного момента истории, искалечившего его товарищей. А ведь спастись оттуда довольно просто — достаточно не размениваться на мелочи и не лезть не в свое дело.  Тогда и будет тебе твой элизиум, обитель блаженных — золотая комната с серебряными потолками, полная кружащегося конфетти. Там Ваня с Леной сыграют свадьбу, а Сергей Александрович Соловьев в качестве подарка молодым воскресит всех погибших и останется полюбоваться на них с балкона. Семен Семеныч сыграет на баяне, парфюмер-интеллигент на пару с Салидоновым папашей — на балалайке, капитан Окуньков попрыгает на стуле. Молодые танцуют, а по экрану неспешно ползут заключительные титры — и правда, чего еще рассказывать. Все закончилось, нам больше не о чем волноваться. Теперь у нас наконец-то все в порядке.