Кино«Выживут только любовники» как диагноз длительных отношений

Виниловая пластинка крутится на проигрывателе, звезды танцуют хоровод, бледная и ледяная девушка лежит в самой естественной и самой трудной для обычного человека позе — на спине, в шелковом восточном халате посреди комнаты, уставленной книгами на всех языках. Ее зовут Ева, а ее возлюбленный Адам на другом конце света мучает электрогитары и барабаны, играя дроун для никого (это песни самого Джармуша в его исполнении). Когда Адаму и Еве удобно — они живут вместе, когда устают друг от друга — разъезжаются без переживаний: фотография 1868 года запечатлевает их третью свадьбу, а разговоры об отношениях пару веков назад сменились цитатами из ученых и писателей, которых оба когда-то знали. В этот раз влюбленные решили съехаться снова, в пустынном Детройте, городе разбитой американской мечты.

Текст: Алиса Таежная

джим джармуш

режиссер

Адам и Ева похожи на скучающих богемных полуночников: носят кожу, не знают утомительного труда, просыпаются на закате, в публичных местах ходят в темных очках и думают о вечном больше, чем о насущном. Они оба вампиры без лишней мистики и мифологии, их диета — кровь из десертных ликерных рюмочек по чуть-чуть, от которой накрывает наркотической эйфорией. Каждый контакт с обычными людьми — лишняя головная боль, а хорошей крови на земле осталось немного. По-настоящему Адам и Ева скучают только по одному человеку — поэту Кристоферу Марлоу, придумавшему под псевдонимом Шекспира всю английскую литературу; он живет в Танжере и становится слабее день ото дня. Когда хорошая кровь заканчивается, приходит время охоты на людей, и возможностей только две: выпить из артерии досыта и убить человека или слегка укусить, сделав жертву вампиром. Адам и Ева предельно избирательны — по их мнению, только влюбленным стоит давать шанс на вечную жизнь.

Американский независимый режиссер Джим Джармуш берется за вампирский фильм так, как до этого брался за вестерны, ромкомы и детективы — голыми руками, всюду оставляя на жанре отпечатки пальцев: его вестерны купаются в Блейке и наследии битников, его ромкомы — в печали открытых чеховских финалов, его чернокожий нью-йоркский киллер живет по кодексу самураев из прошлого тысячелетия. Герои Джармуша всегда из другого измерения, где слово — серебро, а молчание — золото, где быть не как все — это действительно жить по собственным законам в звенящей пустоте, и ты один на всем белом свете, неважно, на дворе XIX век, 80-е или нулевые, бежишь ли ты из тюрьмы, прячешься от погони на американском Западе или охотишься за призраком Элвиса. Критики простодушно вешают на «Only lovers left alive» ярлык «никогда еще вампиры на экране не были такими человечными», но очевидно, что этот фильм — о вампирах в той же степени, как фильм «Кофе и сигареты» о кофе и сигаретах.

С самых первых кадров дебюта Джармуша «Отпуск без конца» бездельник в пальто с чужого плеча отбрасывает тень с лицом нахала на заброшенный и опустошенный Манхэттен, и кажется, что в его мире нет ни полицейских, ни Джимми Картера, ни «Студии 54» и только этот парень — единственный хозяин города. С тех пор тридцать лет и три года Джармуш придумывает герметичные вселенные, куда посторонним вход воспрещен, с героями, будто уцелевшими после глобальной катастрофы. Они — подуставшие, чудаковатые, замкнутые и растерянные, переставшие верить в чудо, потому что сами этим чудом и являются — не считают времени и живут в обход иерархии не из бунтарских соображений, а по своей природе. Они — это десятки альтер эго Джима Джармуша, который без авторского пафоса в 60 лет остается самокритичным и независимым, когда весь мейнстрим напитался его наследием.

С 17 лет будущий режиссер родом из дыры в Огайо перебрался в Нью-Йорк, играя и снимая в крошечном мирке сквоттеров и подполья 70-х и 80-х, и в своей обычной жизни и привычках как тогда, так и сейчас, привык обходиться без массовок и вечеринок со знаменитостями, громких слов и проповедей, цепляясь в фильмах за своих непреложных героев с блуждающим взглядом. Банда Джармуша — аутичные авантюристы, отрешенные компании, коматозные пары и разочарованные отщепенцы, в уединении которых всегда есть романтика, свобода выбора и ирония и нет страдания и вины. За тридцать лет теплых и выразительных немых сцен у Джармуша становится очевидно, что вербальное сильно переоценивают, и вампиры Адам и Ева знают это лучше других — слушая разговоры и людскую суету за тысячу лет, проще вздыхать и заниматься медитацией, чем поддерживать остроумную беседу.

Со стороны они кажутся отрешенными снобами: ведут высокопарные разговоры, измеряют время звучанием, злоупотребляют неймдроппингом и пренебрегают повседневностью. Дорогая, ты выглядишь так несовременно, да и я тоже. Они живут без расписания, но им и не бывает скучно, они не привязываются к вещам и местам и могут перевезти через океан библиотеку из старинных книг или любимую гитару, оставив в опостылевшем городе заполненный хламом дом. Они цитируют квантовую теорию Эйнштейна, чтобы объяснить неумолимое притяжение друг к другу, и помнят себя дольше, чем мир помнит Шекспира. Осталось ли место и время для упреков, когда ваша любовь пережила моду на крахмальные парики и new look, когда вы застали падающее яблоко Ньютона и открытие теории относительности, инквизицию и холодную войну? Адам и Ева слишком долго живут, чтобы относиться к себе, своим чувствам и миру серьезно: они знают наверняка, что после Холокоста можно писать стихи и читать стихи, и вечность не будет на это в обиде. Их жизненная стратегия — бесконечная уловка эскапистов: наблюдение вместо действия и фокус на тонкостях вместо переживания драмы — то, что могут себе позволить люди, которые плавают в океане времени и давно осознали бессмысленность сопротивления.

Для Адама и Евы человечество давно проиграло: отсюда их прохладное отношение к проходимцам, будь это сестра Евы с запросами малолетней алкоголички из Ист-Энда, врач-контрабандист или мутный поставщик винтажных гитар. Адам и Ева живут слишком давно, чтобы видеть картину целиком и понимать, что даже тысячелетняя жизнь коротка и не стоит тратить ее на глупости вроде вечеринок с лордом Байроном, если тебе не бывает на них по-настоящему весело. Адам и Ева пьют кровь не для того, чтобы увидеть 1001 фильм, который надо увидеть, прежде чем вы умрете, не ради незабываемого уик-энда или тщеславной фиксации смены эпох, а только чтобы лениво играть в шахматы и читать книги, в которых нет ни одного ответа на злободневный вопрос. Бессмертие — это всезнание и усталость, а еще снисходительность и кристальная ясность: ты заранее прощаешь свою половину за другое мнение по всем вопросам этого мироздания — ей нравится Stax Records, ему — Motown, они любят разные книги, но это не повод включаться в гонку самолюбий.

Когда твои отношения старше большинства зданий на планете, претензии к миру сводятся к нулю, и так легко и горько облизывать кровяной сорбет, глядя как разрушается очередной Детройт, а Танжер из «Интерзоны» Уильяма Берроуза превращается в туристический маршрут на выходные. Вечная игра в бисер Адама и Евы, как все непреложное и глубокое в этом мире, — интимный протест и незаметное альтернативное действие, пока человечество в очередной раз катится в тартарары. Джармуш раскрывает объятия своим очередным вечным героям, чьи скитания и аскеза — единственный способ выжить и не сойти с ума в мире, где атлант расправляет плечи, а никогда не любившие тратят века, чтобы построить эффективные системы. Тем, кто за ужином читает стихи, действительно нет времени в здесь и сейчас, с другой стороны, чего стоит такая современность, кроме усталого вздоха? И еле осязаемые призраки Джармуша вздыхают с улыбкой, затянутые в воронку месяцев и лет, как крутящаяся пластинка или цикличный небосвод. В их распоряжении — звездное небо над ними и моральный закон в них, и еще тысяча лет, чтобы со всем этим разобраться. И целого мира им много.