До 16 и старше: Курс самоиронии Джадда Апатоу

Но что дальше будет с Гарри и Салли, какое разочарование настигнет их после свадебного торта, мы не узнаем — титры, а первое свидание еще даже не началось. Ричард Гир поднимается к своей красотке и не задает вопрос: «Кто были те миллион мужчин, с которыми ты спала за деньги до меня?» То, за что так принято ругать Голливуд, — симпатичная пара взаимно влюбленных, уносящихся на быстрой машине навстречу закату, — да, это правда было выполнено и даже перевыполнено в восьмидесятые, девяностые и по инерции в двухтысячные.
Но никто не отменял и снисходительную улыбку: «Так бывает только в кино».
Мы как бы верили в этих идеальных друзей, классные пары и в первое слово долгожданного ребенка, как верили в кровь из кетчупа, трансформеров, спасающих Землю, и трупный запах из сарая, потому что для этого
и придумали ромкомы, детективы и хорроры.

Джадд Апатоу нашел свою территорию пятнадцать лет назад и больше с нее не уходил: «Придурки и ботаны» были не просто историей про старшие классы, ребят без затей и болтовню без дела, но по большому счету — эпосом про целую Америку, которая вот прямо сейчас, в прямом эфире, теряет иллюзии, боится взрослеть и, сдав на права в шестнадцать лет, несется на разбитом мини-вэне прочь от родителей, которые ничего не рубят, к довольно случайному парню и такой же случайной подруге за соседней партой. В истории провинциальных подростков из школы было все и сразу — от добрых подколов до испытаний и предательств, а на фоне успокаивающей и давящей однообразием субурбии мелькала опасная видимость возможности уехать неизвестно куда или не уехать никогда, и еще непонятно, что из этого хуже.

МЫ ВЕРИЛИ В ИДЕАЛЬНЫХ ДРУЗЕЙ, КЛАССНЫЕ ПАРЫ, КРОВЬ ИЗ КЕТЧУПА И ТРАНСФОРМЕРОВ

Из ТВ- и кинопродюсера (а точнее, за годы переписывания чужих скетчей и брифов, бесконечных переговоров и кастингов, репетиций и рейтингов) вдруг вырос претендент на роль главного в американской комедии — и вообще одного из главных в сегодняшней Америке. Два неполных сериала и четыре полных метра, где Апатоу значится режиссером и создателем, — не показатель: под вывеской Apatow Film за последние двадцать лет вышло три десятка мейнстримовых комедий всех уровней. В лучших из спродюсированных им мелькают отголоски тех самых «Придурков и ботанов», и с каких-то пор на подростков, которые дорвались до вечеринки и сняли все на хэндикам, хочется смотреть, не отрываясь. Всего один фильм Кассаветиса спровоцировал выросшую из битников и хиппи волну «нового Голливуда», а Апатоу было достаточно одного выстрелившего сериала, чтобы дать путевку в жизнь Другой Американской Комедии.

Кассаветис тут взялся неслучайно. Апатоу любит его фильмы за скромные бюджеты и живые истории, но любит и говорить в интервью, что если «Тени» или «Мужья» были бы немного смешными, хуже бы они от этого не стали. Вряд ли он думал о Кассаветисе в начале девяностых, скорее уже о братьях Фаррелли, но играть на поле с шутками про сперму на челке Камерон Диас, муравьями в штанах и грузовиком в виде собаки было совершенно бесполезно. Зато в распоряжении Апатоу оказалась его собственная история: мальчика, у которого в четырнадцать лет развелись родители и потом долго выясняли отношения, провинциала, переехавшего в Калифорнию, где все знают и цитируют Монти Пайтона, и суперменеджера, который десять лет до звездного часа работал в беспощадном телережиме скетчей, стендапов и импровизаций.

АПАТОУ БЫЛО ДОСТАТОЧНО ОДНОГО СЕРИАЛА, ЧТОБЫ ДАТЬ ПУТЕВКУ В ЖИЗНЬ ДРУГОЙ АМЕРИКАНСКОЙ КОМЕДИИ

Стоит прикрыть задницу в одном месте,

она оголяется в другом.

Потерял девственность, а утром папа потерял работу

Апатоу, проведя слишком много времени перед телевизором, в самом телевизоре и на площадке, находит нестыдный и обаятельный способ увязать всю неловкость суперсредних людей, которые звезд с неба не хватают. Из выдающейся американской традиции short stories, опыта оравы колумнистов в ожидании публикации первого романа, пустых телешоу, разговоров за барбекю с соседями по бассейну, пьяных задушевных бесед у стойки он складывает здоровенный эпос про коммуникацию, где сказать двадцать невразумительных слов с определенным выражением лица и жестами важнее, чем выдать панчлайн. То есть панчлайн, конечно же, будет — но примерно раз в двадцать минут, как и в жизни. В «Сорокалетнем девственнике» половина фильма — это неистовый мамблкор, почти те же самые детские разговоры про присунуть и вдуть. Броманс, покер, социальные обряды инициации, школьные подколы про длину члена, друзья поневоле с дурацким гоготанием — вся та же песня про взрослую жизнь, которая не ушла дальше выпускного. Секс и дружба — и ничего нового, шестнадцать тебе или сорок. Девственнику на пороге перемен продать коллекционные фигурки супергероев на eBay едва ли не страшнее, чем решиться на свидание.

Пока Апатоу и его группировка перепридумывают драмеди, его зрители меняются бесповоротно: каждый по доброй воле становится режиссером телешоу имени себя. Поссориться с парнем на фейсбуке и расфрендить его на глазах у двух сотен недоумевающих взаимных друзей, показать сиськи анонимному собеседнику, сплясать идиотский танец и получить пять миллионов просмотров, bang your friends из интернета и узнай свою bangability: три года назад про это спорили на семинарах, сейчас об этом даже думать скучно — оно просто есть.

И в это время болезненной прозрачности и предельной искренности на широких экранах с как бы нулевым посланием появляются вскромленные Апатоу cool of the average — классные обычные парни и девочки, дети и собаки, прямо как в твоем подъезде, прямо как в любом подъезде. Появляются и забирают своей невразумительностью, неоднозначностью и банальностью. Кино не как фантазия, а как подражание вещам, которым подражать не принято — дурацкая походка, тупые шутки, левые шмотки, очень большой нос, вот мы дунули и придумали. И здесь начинается драмеди, когда сериал — это очень длинный фильм, а фильм — длинный эпизод сериала. И главное для актеров — просто не выпадать из самих себя, не перегибать палку, не загорать чересчур в солярии, не загоняться в спортзалах, не светиться на ковровых дорожках, чтобы еще помнить, какое на вкус пиво Bud и какой температуры ночью песок на городском пляже.

ПАНЧЛАЙН, КОНЕЧНО ЖЕ, БУДЕТ — НО ПРИМЕРНО РАЗ В ДВАДЦАТЬ МИНУТ, КАК И В ЖИЗНИ

Сорок — это так же больно, как тридцать,

и так же страшно, как шестнадцать

«Сорокет», про который уже сами создатели пошутили, что фильм можно было бы назвать Zero Dark Forty, — американские горки эмоций взрослого человека: хорошо, но не летаешь, плохо, но не умираешь. Дикая привязанность и возможность проговорить все от начала до конца, прибежать в больницу и разреветься на груди важнее страсти и первых поцелуев. Ты всех их так любишь, но где взять на это силы. Сорок — это так же больно, как тридцать, и так же страшно, как шестнадцать. Потому что, даже если дерево посажено, дочки растут, дом стоит, свет горит и из окна видна даль, все равно тошнота — у героя Пола Радда, самого Пола Радда, самого Апатоу и его жены в фильме и в жизни. Они об этом говорят и шутят в кино и в интервью, и непонятно, где заканчивается сценарий и начинается разговор, и никто не прячет грустное лицо за усы и котелок. Опекаемые Апатоу Girls сперва прыгают в пижамах и чекинятся на бруклинских вечеринках, но все чаще плачут, потому что ничего не идет как задумано, симпатяшка ты или толстушка, замужняя или девственница.

Закаты кончились, катер не плывет, красотку-проститутку ее возлюбленный обязательно спросит, кто и сколько ей платил. Детка, посмотри, у меня геморрой или глисты? У тебя напрочь отсутствует ответственность. Черт, почему ты не хочешь, чтобы я устроила тебе праздник? Вы слушаете полное говно. Купи торт. У всех одно и то же. И это смешно.