ИнтервьюПотанцуем-помолчим: «АИГЕЛ» о поэзии, синдроме самозванца, зоне и будущем

Сочиняя песни для «1190», вы не встречались друг с другом лично и впервые увиделись, когда большая часть материала была готова. Изменилось ли это сейчас? И Откуда появляется такой довольно мрачный саунд альбома?

Илья: Процесс написания песен мало поменялся — нам удалось, конечно, пару раз поработать в студии вместе, и мы многое успели сделать за эти несколько дней, это важный шаг. Но в основном это всё так же работа на расстоянии. Как рождается песня — это чудесный процесс, который восхитителен своей неотслеживаемостью. Я, как обычно, посылаю Айгель полтысячи заготовок, она выбирает из них ту, которую я послал ей год назад, и как-то впевает туда свою идею, сочетание вокала и текста, которые уже задают будущую песню. Дальше я работаю над саундом, чтобы эта идея заработала в музыке.

А саунд — он разве был у нас весёлым? Он не мрачный. Жёсткий, агрессивный, холодный — да. Но не мрачный. Мне не нравится это слово. Мы, конечно, шутим на фотосессиях: «Так, не улыбаемся — мы несём боль и страдание», — но это скорее чувство юмора такое у нас в коллективе. Хочется думать, что это как у Тима Бёртона — пугалки, которые оставляют ощущение энергии и красоты.

Столкнулись ли вы с так называемым синдромом второго альбома — когда музыку создавать и выпускать тяжелее из-за успеха дебюта? Как вообще протекал процесс, было сложно или легко?

Илья: И да, и нет. То есть я очень хорошо понимаю, о чём речь, и это действительно важная штука — каким будет второй альбом после успешного первого, какое направление развития группы. Но для меня это примерно десятый из вторых альбомов, поэтому, мне кажется, я знаю, что делать. Айгель как будто не особо понимает, в чём проблема — и это очень хорошо. Делает как душа велит, не задумываясь. Мы же издали немало материала после выхода альбома, и процесс написания просто не прекращался — вот и всё. Это всегда непросто — когда что-то не получается, впадаешь в депрессию в уверенности: «Я бездарь, самозванец, и показывать людям такое примитивное, скучное и унылое говно — это преступление», — что сменяется состоянием «ай-да-пушкин-ай-да-сукин-сын». Короче, обычные для творческой профессии горки.

Айгель: Я вообще никогда не мыслю в категориях «успех — провал», я же не шоу-бизнес, никогда не ставила себе задачей развлекать людей. Мои тексты — это мои внутренние дела: моя любовь, мои демоны, мой бог, мой язык. Я могу сравнить то, что лично у меня происходит со слушателями, с тем, как радиолюбители раньше крутили радио и ловили какие-нибудь переговоры самолётов с диспетчерами. Вот я — самолёт, и у меня переговоры. Участники переговоров же не стараются вести их интереснее для того, чтобы чувакам, крутящим ручку радио, было интереснее их слушать. Я никого не встречаю с пирожками у дверей своего подсознания, это часто очень неуютный мир, и слушатель остаётся там вопреки здравому смыслу. Я думаю, в случае «АИГЕЛ» люди остаются из-за битов Ильи, а у него на счету сто разных альбомов за двадцать лет, и я легко могу представлять себе, что у нас это не второй альбом, а сто первый. Вообще, прелесть андеграундного искусства в том, что ты рад и когда тебя поняли, и когда тебя не поняли. А процесс протекал очень просто: писались песни и однажды их стало достаточно много, чтобы выпустить пачкой, всё как и в прошлый раз.

Айгель, планируете ли вы возродить группу «Tak Krasivo Temno», которую вы основали с Темуром (молодой человек Айгель, которому посвящена песня «Татарин». — прим. ред.)?

Айгель: Планируем, есть недоделанные песни, новая музыка начинает появляться. Наверное, группа «АИГЕЛ» поставила вопрос, хотим ли мы с Темуром делать всё по-взрослому или хотим наивный антихайп. Я очень люблю делать секретную музыку, люблю лоуфай и группы с 500 подписчиками, склоняюсь к тому, что это будет вот такая история, так, в принципе, и было до заморозки. Но не могу точно сказать, чего нам захочется, когда мы этим вплотную займёмся.

Почувствовали ли вы успех с «АИГЕЛ», и если да, то как его восприняли?

Илья: Почувствовали, да. Когда видео с твоей песней посмотрели десять миллионов раз минимум и ты побывал на нескольких центральных телеканалах, это сложно не почувствовать. Но самое главное для меня — то, что очень хорошие профессионалы респектуют нам и готовы помогать с концертами, и люди приходят на концерты. Я воспринимаю это исключительно как перспективу и возможность продолжать делать интересные концерты и клипы.

Айгель: Для меня главное, чтобы не начали узнавать на улице. Если начнут узнавать, я буду очень стрематься выходить из дома. А вообще, конечно, очень классно, что везде зовут и кучу всего предлагают. Плюс того, что о тебе узнаёт большое количество людей, наверное, в том, что объявляются те, кому родственна твоя эстетика и кто делает нечто похожее, но в визуальном искусстве, танце, в тех областях, которые нам недоступны. Эти люди могут жить где угодно и, узнав о тебе, дают знать о себе. Появляется комьюнити, это очень круто и вообще бесценно, я поздно стала обретать первых «своих» людей. Наверное, это случилось с появлением интернета, мне было уже достаточно лет, чтобы сравнить и понять цену настоящей творческой близости.

Ощущали вы необходимость записать хит, как «Татарин»? Многие группы раздражает их «главная песня» — как вы к ней сейчас относитесь?

Илья: Мы не поп-коллектив, чтобы у нас была «необходимость записать хит». Такие вещи, как «Татарин», в нашей среде не прогнозируются. Это невозможно сделать «на заказ» или по необходимости. Они рождаются случайно. Поэтому мы в принципе не думали в таких категориях. Такой песни, как «Татарин», в новом альбоме нет. Но есть другие, которые, судя по отзывам наших друзей, однозначно производят впечатление на всех. Вот цепляет, и всё тут. Совсем разных. И они совсем другие, таких близко не было у нас раньше. А «Татарин» — клёвая песня, что уж тут. У меня отношение не изменилось с тех пор, как я первое её демо услышал.

Айгель: Я вообще не люблю хиты — это такие песни, которые быстро заходят и быстро приедаются. Я люблю, когда песня раскрывается постепенно, как духи. «Татарин» поднадоел, конечно, но мне очень нравится, что эта песня совсем непопсовая, а её слушают очень многие. И что мы, не изменив себе, получили возможность почувствовать, что такое написать действительно популярную вещь. Я не расстроюсь, если ещё какая-нибудь из наших диких песен так же выстрелит — в то же время я буду осознавать, что эти вот выстрелы песен смертельны для песен. Но смерть песни — это почти так же красиво, как её рождение.

Айгель, планируете ли вы продолжать развиваться именно как поэт? Как вообще изменилось восприятие музыки как медиума в вашей жизни?

Айгель: Я думаю, ни один поэт не планирует развиваться как поэт — он развивается естественно и незаметно для себя. Я не отношусь к стихосложению как к профессии, в которой можно сходить на курсы повышения квалификации, повесить на стенку диплом и начать писать гораздо лучше. Я очень рада, что могу воспроизводить тексты голосом, иначе они бы остались у меня в архивах, потому что слать их в журналы, на фестивали, издателям, чтобы получать какие-то звания и подтверждения своего существования, — это ужас для меня, невозможно.

Как сейчас влияет на темы песен общественная повестка? Цитата из прошлого интервью: «Тюремная тематика, я надеюсь, скоро уйдёт, тема закроется, а хорошие новые песни уже пишутся». Но тема не совсем ушла, продолжает ли она влиять на жизнь? Как она вообще воспринимается? Раньше это была «странная изнанка жизни, которая мало того, что уродливая, и мало того, что теперь твоя, но ещё и с лингвистической точки зрения ужасно притягательная» — а сейчас?

Илья: То, что есть в альбоме, — это эхо.

Айгель: Тема не совсем ушла, потому что альбом был почти готов, когда реальная история закончилась. В первом альбоме были отголоски суда и ареста близкого мне человека, письма из кирпичной тюрьмы. Во втором альбоме — зона, поездки туда, КПП, истории из очередей на свиданку. В некоторые треки попали сюжеты, в некоторых этой реальности уже не слышно. Для меня второй альбом сильно отличается от первого тем, что в первом была борьба, а второй писался, когда борьба была проиграна и остались только тишина и время. Это был год принятия опыта, и весь альбом об этом — о принятии опыта, о том, что это всё музыка, и мы — музыка, и наши слёзы, и то, как мы бьёмся головой об стенку, что God is a DJ и всё такое. Когда почти все тексты второго альбома были придуманы, мы узнали об УДО. Сейчас всё закончилось, эта тема больше не появится.

Поскольку личная тема не раз затрагивалась в других интервью, спрошу, как проходит адаптация Темура после заключения, насколько сложно найти работу и влиться обратно в общество?

Айгель: Всё хорошо.

Кто вам близок в современном российском контексте? Стал ли вам интересен русский рэп, если да, то какой? Чувствуете ли вы некое родство с группой «4 Позиции Бруно», например?

Илья: Мы по уши погрузились в современный российский контекст. И волей-неволей следим за тем, что происходит на российской независимой сцене, и меня очень радует, что она стала разнообразной и мощной. И рэпом совсем не ограничивается. Антоха МС, Гречка, «Пошлая Молли», «Буерак», «АИГЕЛ», «СБПЧ», Монеточка, IC3PEAK, Feduk, «Мальбэк», группа «Мы» — это всё вообще не рэп.

Айгель: Я немного послушала «4 Позиции Бруно», для меня это морально очень тяжело, «Порез на собаке» показался чуть легче, но я всё равно их не слушаю, наверное, как раз из-за близости мировосприятия, мне это просто не нужно, внутри подобного навалом, я предпочитаю слушать такую музыку, какую не могу придумывать сама. И да, всех перечисленных Ильёй артистов я послушала, то есть я теперь в контексте — по паре песен. У кого-то прослушала по целому альбому, они классные, особенно радует, что наконец-то начали писать нормальные, а иногда прямо офигенные тексты. Но в плейлист ко мне почему-то русская музыка всё равно не попадает, не знаю даже почему, наверное, потому, что я не хочу понимать слова.

Цитата из интервью «Когда ты находишься в гармоничном состоянии, если ты женщина, ты делаешь женскую музыку. А когда вот это вот выбивает из колеи, музыка получается [другая]». Гармоничного состояния сейчас, кажется, так и не появилось; опять же, поскольку  контекст песен очень личный, могу ли я спросить, связано ли это с чем-то конкретным — с жизнью в стране, ещё какими-то обстоятельствами?

Айгель: Лично я, когда нахожусь в гармоничном состоянии, почти ничего не пишу — пишу я обычно, когда внутри есть конфликт. Наверное, у многих так. У меня есть друг-режиссёр, который ведёт детские курсы анимации — он говорит детям на этапе придумывания сценария, что всё начинается с конфликта, без конфликта нет сценария. Бывают конфликты разного масштаба, бывают такие, которые тебя вышибают из гендера вообще, а бывают такие, которые решаются тобой в зависимости от того, женщина ты или мужчина. Я думаю, что во втором альбоме я вернулась в берега нормальной женской истерики и долготерпения. Если подумать, это можно расценивать как некое исцеление.

Фотографии: Yana Insmut