ВишлистПовесть «Аня здесь и там» писательницы Марии Даниловой

---

4. Нью-Йорк

Стюардесса поправила жёлтый шарфик, повязанный вокруг шеи, поднесла к лицу микрофон и затараторила на английском.

— Через двадцать минут мы приземлимся в аэропорту Джона Кеннеди в Нью-Йорке, — перевёл мне папа. — Капитан корабля просит пассажиров пристегнуть ремни безопасности и приготовиться к посадке.

Вот уж кого не нужно об этом просить, так это меня! Я уже час как прилипла к иллюминатору и не могла дождаться, когда мы уже приземлимся. Наш полёт длился девять часов, и хоть я и пересмотрела все мультфильмы, которые показывали на борту, мне казалось, что я сейчас лопну от нетерпения.

Ну когда уже, когда?

За окном стоял ясный, солнечный день. Небо было нежно-голубое, прозрачное, и только несколько небольших облачков повисли в воздухе то тут, то там, словно куски ваты. Я смотрела вниз, жевала кончик своей косички и пыталась разглядеть город, в котором мы теперь будем жить.

Как вам объяснить, что я чувствовала, глядя в окно…

Катались ли вы когда-нибудь на американских горках? Помните, как это бывает?

Поначалу, когда вы только садитесь в вагончик, вы бодры и полны решимости. А если и волнуетесь, то совсем чуть-чуть. А потом двери защёлкиваются, вагончик начинает медленно ползти вверх, грохоча о рельсы, и ваше лёгкое волнение сменяется страхом. Вы уже не понимаете, зачем вы вообще пошли на этот аттракцион, как такая дурацкая идея могла прийти вам в голову и почему вы не послушали маму… А поезд всё едет и едет и, добравшись до верхней точки, до самого неба, замедляет ход и зависает над пропастью. Пассажиры позади вас улюлюкают и визжат, папа делает вид, что ему не страшно, но вас не обмануть — ему страшно, очень страшно, так же как и вам. Вы вжимаетесь в сиденье, впиваетесь руками в поручни и скулите себе под нос — нет, пожалуйста, не надо, я передумала. Но уже поздно, назад пути нет. Ещё пару метров, ещё один — мама! — и поезд срывается вниз, и вы — вместе с ним.

А внизу — Нью-Йорк.

Из окна самолёта Нью-Йорк показался мне похожим на лес — только каменный.

Весь город был расчерчен на идеально прямые улицы, которые пересекались, как клетки на папиной рубашке. И на каждой такой клетке, на каждом сантиметре, на каждом клочке земли высились, словно спички, небоскрёбы, густо липли один к другому дома. Здания стояли так близко, что люди из соседних домов наверняка могли без труда подсматривать друг за другом. Изредка попадались зелёные пятна парков.

— Смотри, вот Центральный парк, о котором мы тебе рассказывали! — воскликнул папа, наклонившись к окну.

— Вот этот? — разочарованно спросила я.

Мама с папой говорили, что Центральный парк — чуть ли не самый большой в парк мире, а из иллюминатора он выглядел как Дедушкина грядка с перцами, не больше.

Мы опускались всё ниже и ниже, облака остались вверху. Солнце светило так ярко, что наш самолёт сам отбрасывал тень в виде маленького, будто игрушечного самолётика, который летел под нами и норовил нас обогнать.

Дома, совсем недавно казавшиеся такими крохотными, с каждой секундой становились больше. Деревья тоже росли. Ещё чуть-чуть — и мы стали различать машины, ехавшие по шоссе, щиты с объявлениями и флажки на взлётно-посадочной полосе. Наконец, крыло самолёта полностью поравнялось с землёй и, чуть подпрыгнув, наш самолёт приземлился. Ура! Я приготовилась поаплодировать пилоту за удачную посадку, но никто из пассажиров почему-то не стал хлопать, а сама я постеснялась.

Я удивлённо посмотрела на папу. Тот пожал плечами:

— Видимо, здесь нет такой традиции.

Ну вот, начинается.

Мама улетела в Нью-Йорк на неделю раньше, чтобы подготовить всё к нашему приезду, и сейчас должна была встречать нас в аэропорту. Но когда мы погрузили наши чемоданы на тележку и вышли в зал прибытия, мамы нигде не было. Всех вокруг встречали — родственники, друзья, дети, таксисты с табличками. Даже маленькую собачку в клетке, которая летела нашим рейсом, и ту ждала хозяйка, полная женщина в большой соломенной шляпе. «Нюшенька, как я скучала по моей девочке!» — кудахтала она.

А нас никто не ждал.

В недоумении мы с папой озирались по сторонам и были уже готовы расстроиться, уж я-то точно. Ну как же так! Вот представьте: вы летите через океан в новую страну, новый город — к маме, а её нигде нет…

Вдруг где-то впереди послышался шум, топот и недовольные возгласы. Толпа вокруг нас заколыхалась, расступилась, и на всей скорости, словно ракета, к нам подлетела мама, улыбаясь и тяжело дыша — видимо, она очень быстро бежала. В руках мама держала большой красный воздушный шар, на котором было написано «Welcome to New York». Добро пожаловать в Нью-Йорк.

— Любимые мои! — воскликнула она. — Ну наконец-то!

Из-за этого шара мама и опоздала. Она купила его для меня по дороге в аэропорт, но, когда спускалась в метро, шар улетел. Так что пришлось возвращаться в магазин за новым. Поэтому сейчас мама объявила, что шар пока останется у неё, чтобы он уж точно никуда не улетел, а мне она его отдаст, когда мы доберёмся до дома.

Мы сели в то самое жёлтое такси, о котором говорили мама с папой, и поехали в наш новый дом. По дороге выяснилось, что наш таксист — с тюрбаном на голове и густой седой бородой, похожий на Старика Хоттабыча, — сам только недавно приехал в Нью-Йорк откуда-то издалека. Он почти не говорил по-английски и только приблизительно представлял, куда нужно ехать.

— Ну что ж, теперь-то мы уж точно в Нью-Йорке, — улыбнулся папа. — Нью-Йорк — город приезжих.

Пока мы ехали, мама рассказала, что Нью-Йорк делится на пять округов, которые называются боро. Самый главный боро — это Манхэттен, остров, расположенный на реке Гудзон. Он знаменит на весь мир своими небоскрёбами, красивыми улицами и музеями. И именно там мы будем жить.

Изрядно поплутав по городу, наше такси наконец остановилось перед высоким зданием из красного кирпича. Пока таксист выгружал из багажника чемоданы, мама с папой огляделись по сторонам и, очевидно, пришли в восторг.

— Нью-Йорк! Манхэттен! Не может быть!

Мама повисла на папе, они обнимались и целовались и не заметили, как во время очередного поцелуя мой шар выскользнул из маминых рук и улетел. Я задрала голову и молча смотрела, как он поднимался всё выше и выше, и как дрожала, словно хвостик, на ветру его верёвочка, и как шар становился всё меньше и меньше, пока вовсе не превратился в красную точку на небе. Я очень старалась не расстраиваться, но у меня защипало в носу. Интересно, куда улетел мой воздушный шар? Может, домой?

Обняв меня и пообещав купить мне сто миллионов других шаров, мама повела нас в наш новый дом. Дверь в здание была необычная — вращающаяся. Чтобы войти в дом, нужно было как будто прокатиться на карусели и при этом не забыть в нужный момент изловчиться и спрыгнуть с неё. В вестибюле за столом сидел строгий усатый мужчина в тёмно-синей форме и фуражке. Мама улыбнулась ему и сказала что-то на английском, показав на нас. Мужчина молча кивнул в ответ.

Мама не обманула: наша квартира была просторная, гораздо больше той, в которой мы жили в Москве. Но при этом она была абсолютно пустая, я бы даже сказала, голая. Из мебели у нас был только скрученный в трубочку красный ковёр, который достался маме от каких-то нью-йоркских знакомых, и большой надувной матрас в спальне.

И больше ничего: ни кроватей, ни стола, ни стульев. Бабушки и Дедушки тут тоже не было. А Оли, Лёши и Ляли и подавно.

Я подошла к окну — передо мной простирался Нью-Йорк. Этажи, окна, пожарные лестницы, красный, коричневый и серый кирпич домов. И крыши, крыши, которые уходили лесенкой под горизонт, одна немного выше другой, следующая ещё выше. В конце концов все эти здания упирались в тонкую полоску неба, такую тонкую, что кажется, дай им ещё немного кирпича, и неба не осталось бы вовсе.

Здания и вправду стояли так близко друг от друга, что я отчётливо видела девушку в доме напротив. Она сидела за столом, уткнувшись в книги, и нас не замечала. Папа сказал, что девушка, наверное, тоже студентка Колумбийского университета, как и они с мамой.

Хотя я и знала, что мы в Нью-Йорке, мои глаза всё равно непроизвольно искали то, что я привыкла видеть из окна нашей квартиры в Москве: шпиль Московского университета, где училась мама, круглый купол цирка, куда мы часто ходили с папой, трамвайные пути.

Ничего такого здесь не было. Я вздохнула.

— Так, так. — Мама подошла к окну и обняла меня. — Не раскисать. Сейчас будем обедать.

Пока мама хлопотала на кухне, папа расстелил посреди гостиной красный ковёр и поставил на него картонную коробку. Теперь у нас был стол.

Я хорошо запомнила тот наш первый обед в Америке на картонном столе. Мы ели борщ, котлеты и пили яблочный компот.

Мама рассказала, что, как только она прилетела в Нью-Йорк, она первым делом побежала покупать кастрюли и сковородки, чтобы приготовить к нашему приезду домашний обед. Пусть у нас первое время не будет стола, решила она, зато будут котлеты. Потому что, как любит говорить Оля, в доме, где пахнет котлетами, хочется жить.

До котлет у меня, правда, дело не дошло. После борща я заснула прямо на красном ковре, ведь в Москве в тот момент уже была глубокая ночь. Родители перенесли меня в спальню и уложили на надувной матрас. Хорошо, что я уже спала, а то мне было бы слишком грустно.

На следующий день мы проснулись рано, потому что ещё жили по московскому времени. Там была середина дня, и Оля с Лёшей сейчас, наверное, капали что-нибудь в пробирки в лаборатории или изучали под микроскопом своих микробов. Дедушка, скорее всего, копался в огороде в своей серой рубашке, пока Бабушка готовила обед. А Нью-Йорк ещё спал, даже девушки-соседки не было видно в окне.

Мама сварила овсяную кашу, и мы снова собрались за нашим картонным столом.

— Сегодня мы поедем за мебелью, — объявила она и принялась помешивать кашу в моей тарелке, чтобы остудить её.

— Здорово. А куда?

— Чтобы ответить на этот вопрос, сначала я должна тебе кое-что рассказать.

И мама пустилась в длинный, запутанный рассказ.

— Давным-давно, когда Лёша был молодой, такой, как сейчас мы с папой, — начала она и глотнула кофе, — у него был лучший друг, дядя Боря.

— Ага.

— У Оли тоже была лучшая подруга, — продолжила мама. — Звали её тётя Лена. Тетя Лена была очень умная и красивая. Ещё она играла на пианино, танцевала, ходила по музеям и театрам. В общем, дядя Боря потерял голову.

— Как потерял? — ужаснулась я.

— Ну то есть он влюбился в тётю Лену. Потом они поженились, родили детей и уехали в Америку, в Нью-Йорк.

— Неужели сейчас случится какая-то трагедия, как в Бабушкиных сериалах?

— Не переживай, — улыбнулся папа. — Эта история со счастливым концом.

Мама отхлебнула ещё кофе и продолжила:

— Прошло много лет, дети дяди Бори и тёти Лены выросли и уехали учиться в университеты в другие города. И сейчас тётя Лена с дядей Борей продают свой большой загородный дом под Нью-Йорком и переезжают в квартиру в центре города, чтобы тётя Лена могла ходить по театрам и музеям.

— Ну а мы-то тут при чём?

— При том, что в старом доме остаётся много мебели, которая им больше не нужна. И они отдают её нам.

Вот уж действительно — история со счастливым концом.

Чтобы добраться до дома дяди Бори и тёти Лены, мы долго-долго ехали на метро, а потом ещё столько же на фургоне для перевозки мебели, который мы арендовали.

Метро в Нью-Йорке было совсем не похоже на московское метро: ни мраморных сводов, ни скульптур, ни огромных люстр. Вместо этого — низкие потолки, стальные колонны, выкрашенные в зелёный цвет, рекламные вывески, красные указатели со словом exit, выход. И линии метро здесь назывались не длинно и замысловато, как в Москве — Замоскворецкая, Арбатско-Покровская, Сокольническая, — а просто буквами английского алфавита.

Мама рассказала, что нью-йоркское метро — это одна из достопримечательностей города, наравне со статуей Свободы, Центральным парком и музеями, без которых не может жить тётя Лена. Метро здесь славится несколькими вещами: в нём столько линий, направлений и станций, что просто невозможно не запутаться; каждый день здесь ездят миллионы пассажиров (хотя в Москве — ещё больше); а ещё в вагонах метро постоянно выступают уличные артисты. Они поют, танцуют и стоят на голове. Некоторые просят пассажиров отблагодарить их деньгами. А другие — нет, потому что просто выступают в своё удовольствие.

И конечно, именно в тот день, в наш всего лишь второй день в Нью-Йорке, в нашу первую поездку в нью-йоркском метро, именно в наш поезд, именно в наш вагон вошёл, вернее прокрался… ну как вам объяснить, кто это был… В общем, инопланетянин.

На нём был чёрный блестящий облегающий костюм. Пальцы его рук были в два раза длиннее человеческих, серая остроконечная голова вертелась из стороны в сторону, а коричневые глаза размером с грушу вылезали из орбит. Инопланетянин вращался вокруг шеста-поручня, подкрадывался к пассажирам и шевелил своими страшными пальцами у них перед носом.

Честно говоря, я не была до конца уверена, артист ли это в маскарадном костюме или настоящий инопланетянин — ну мало ли что у них тут в Нью-Йорке происходит. От страха я вцепилась в папину руку. Но никто из других пассажиров даже бровью не повёл! Одни читали, другие смотрели в экраны своих телефонов, третьи слушали музыку в наушниках. На кривляния инопланетянина они не обращали ровно никакого внимания.

— Мам, а почему им не страшно? Ну или хотя бы не интересно?

— Это Нью-Йорк, — со знанием дела ответила мама. Она провела здесь на неделю больше нас и считала себя экспертом. — Чтобы удивить пассажира нью-йоркского метро, нужно очень постараться.

Не дождавшись достойной реакции от публики, инопланетянин вышел вместе с нами на конечной станции и пошёл куда-то по своим делам.

А мы пошли по своим — нас уже ждали дядя Боря и тётя Лена, а нам ещё нужно было арендовать фургон для перевозки мебели.

Дом дяди Бори и тёти Лены был огромный, прямо как в Бабушкиных сериалах — с большим крыльцом, гостиной, столовой, несколькими спальнями и задним двориком, где бегала собака Молли, такса. Для полного сходства с Бабушкиными сериалами здесь не хватало только горничной в фартуке.

Тётя Лена и правда оказалась очень красивой. У неё были длинные светлые волосы и красное цветастое платье. Теперь мне стало понятно, почему дядя Боря потерял голову.

Дядя Боря носил очки, а его кудрявые волосы торчали в разные стороны. Если верить фотографиям, которые висели на стенах, когда-то дядя Боря был брюнетом, а сейчас он начал седеть и от этого казался ещё добрее.

— Забирайте всё, что вам нужно, — объявила тётя Лена. — Чем больше, тем лучше!

А нужно нам было много всего. Мы взяли коричневый диван, двуспальную кровать, половик для прихожей, обеденный стол и стулья, белые тарелки в синий цветочек, дуршлаг, столовые приборы, книжные полки, одеяла, подушки, маскарадное платье принцессы, которое когда-то давно носила дочка тёти Лены и дяди Бори, и плюшевого Мишку в смешном комбинезончике, который валялся в глубине шкафа в бывшей детской комнате. Я назвала его Штанишкин.

Вот чего не было у дяди Бори и тёти Лены, так это детской кровати — потому что их дети уже давно выросли. Так что мою кровать мама заказала по интернету, её должны были доставить вечером.

Пока мама с папой и тётей Леной носили оставшиеся коробки в фургон, мы с дядей Борей болтали на кухне. Он поставил на плиту кастрюльку с молоком, чтобы сварить нам какао.

— Знаешь, Анечка, было время, когда мы с твоим дедушкой Лёшей были самыми весёлыми ребятами во всём университете, а может даже, во всей Москве. Мы всё время попадали в какие-то приключения.

— Да? — обрадовалась я. — Расскажите!

— Ну, например, однажды мы купили сгущёнку и решили сварить её. Потому что, Анечка, запомни — варёная сгущёнка вдвое вкусней обычной.

— Запомнила.

— Мы налили в кастрюлю воды, положили туда банку со сгущёнкой и пошли к ещё одному нашему товарищу играть в преферанс. Преферанс — это такая карточная игра. Я думаю, со временем Леша научит тебя в неё играть. Так вот, мы думали, что сыграем одну быструю партию и вернёмся на кухню. Но игра затянулась, вся вода в кастрюле выкипела, и наша банка взорвалась. Когда мы пришли на кухню, варёная сгущёнка стекала со стен и с потолка. Мы оттирали её весь вечер.

— Ничего себе!

— Так что запомни: когда варишь сгущёнку, нужно следить, чтобы не выкипала вода.

— Запомнила.

Дядя Боря налил в две чашки горячего молока, размешал какао и подвинул одну из них мне. Потом достал из шкафа пакет, вынул из него несколько маленьких белых шариков, похожих на комочки ваты, и положил их мне в какао.

— А что это такое?

— Это маршмэллоу, что-то вроде зефира. Попробуй, очень вкусно. Его едят с какао, а ещё поджаривают на костре.

Как мне нравился дядя Боря!

— А ещё что-нибудь расскажите, — пробормотала я с полным маршмэллоу ртом.

— Когда твоему дедушке Лёше исполнилось двадцать пять лет, он устроил такую вечеринку, о которой до сих пор, я думаю, помнит вся Москва. Сколько там было станцовано, сколько спето, сколько много ещё чего! Между прочим, именно там я и познакомился с тётей Леной, — с придыханием рассказывал дядя Боря. — Правда, на этой вечеринке по моей вине произошло одно небольшое недоразумение. Вернее, если быть честным, довольно большое недоразумение. Мне потом было очень неловко перед Лёшей.

— И что же вы такого сделали?

— Видишь ли, Анечка, мне очень понравилась тётя Лена, и я захотел произвести на неё впечатление. Я сказал, что смогу так лихо открыть бутылку шампанского, что пробка долетит до потолка.

— Ух ты!

— И пробка действительно долетела, только не до потолка…

— Так это вы? — выпалила я. — Это вы разбили Лёшину люстру?

— Откуда ты знаешь?! — От неожиданности дядя Боря поперхнулся какао.

Я не верила своим ушам!

— Дядя Боря! Я столько раз слышала эту историю от Лёши и вот наконец познакомилась с её героем. Как я рада! Для меня это большая честь!

Родители набили наш фургон доверху, так что не поместившиеся коробки с тарелками в синий цветочек и вилками дребезжали с нами в водительской кабине всю дорогу домой. За рулём сидел довольный папа — ему было очень интересно управлять таким фургоном. Мама тоже была в приподнятом настроении: она сказала, что эти тарелки похожи на гжель, которую коллекционирует Оля, и что это хороший знак. Я сидела молча и просто смотрела по сторонам.

В тот вечер наша квартира перестала быть голой. Родители расставили мебель и разложили по полкам одежду, я вынула из чемодана свои игрушки, а на холодильник мы повесили магниты и фотографии, которые раньше висели у нас в Москве. Но мне всё равно было грустно.

Я лежала на своей новой кровати из интернета, укрытая одеялом дяди Бори и тёти Лены. Одеяло было тёплое и уютное, хоть и старое. Видно было, что под ним спали и дядя Боря с тётей Леной, и их дети. А если принюхаться, то становилось понятно, что и такса Молли, наверное, тоже иногда лежала на нём.

Как же так, думала я, весь наш дом, моя кровать, все наши вещи, вид за окном, всё-всё осталось там, в Москве, — а мы теперь здесь. Почему? Зачем?

Но я закутывалась поуютнее в одеяло, и мне становилось немного легче от мысли, что и это одеяло, и вся мебель в нашей нью-йоркской квартире достались нам от Олиных и Лёшиных друзей — как будто, проводив нас тогда на перроне, Оля с Лёшей передали нас в другие заботливые руки.

Фотографии: «ЛитРес»