Книги«Мы живём на Сатурне»: Отрывок из книги о жизни с пограничным расстройством личности
Для людей с ПРЛ и их близких
«Мне самой очень помогло знание того, что у меня не множество разрозненных проблем, а всего лишь одна: пограничное расстройство, которое затрагивает все сферы жизни», — пишет Даша Завьялова в начале своей книги «Мы живём на Сатурне. Как помочь человеку с пограничным расстройством личности», которая вышла в издательстве «Альпина». В ней она рассказывает о своём опыте жизни с ПРЛ, постановке диагноза (и неверных диагнозах до этого) и способах облегчить своё состояние.
Мы публикуем отрывок из главы под названием «Мы те, кто никогда не тонет… окончательно. Проблема „кто я и чего хочу“», в котором Даша Завьялова пишет о ПРЛ и работе.
Математики, креативщики и психологи
Пожалуй, единственный не отягощённый изнуряющей борьбой аспект моей жизни с пограничным расстройством личности — работа. Не потому, что в профессиональной сфере не сложилось. Наоборот: мне повезло попасть в компанию, где меня приняли со всеми минусами и плюсами, которые дарит ПРЛ.
Несмотря на то что здесь у меня были минимальные проблемы, кое-что интересное я всё-таки могу рассказать.
Сам путь до подходящей мне компании не так уж интересен, поэтому его я опущу. Скажу только, что он был достаточно разнообразным: я немного поработала в детской комнате милиции, затем преподавателем французского и немецкого, оттуда ушла на производство и после этого стала редактором в веб-агентстве.
Такая резкая смена деятельности — вполне в стиле жизни с ПРЛ.
Я не меняла компанию уже шесть лет и не собираюсь. Для человека с ПРЛ это большой срок, но дело тут совершенно не в каких-то волевых усилиях — просто характер работы подошёл мне как пограничному пациенту, и я могу твёрдо сказать: не бойтесь сложных и новых профессий, там у нас есть преимущества.
Иногда я встречаю мнение, что нам подходят только сугубо креативные профессии. Действительно, в опросе, который я проводила для этой книги, пациенты с ПРЛ называли творческие специальности, в которых сумели найти себя: сценарист мобильных игр, веб-дизайнер, актёр…
Люди, которые обладают такой биологической эмоциональной уязвимостью, в то же время обладают и определёнными эмоциональными талантами — большей чувствительностью, которая даёт способность к работе с людьми, к состраданию, к творчеству, к различным вещам, которые стали особенно ценны последнее время в нашем обществе.
Но в то же время это может быть и огромным проклятием, если мы не имеем тех навыков, которые позволяют нам справиться со своим эмоциональным состоянием и себя отрегулировать.
Дмитрий Пушкарёв. Запись выступления «Пограничное расстройство личности» на YouTube-канале Ресурсного центра ПРЛ 15
Это может повергнуть в отчаяние тех, кто не чувствует сил заняться творчеством. И не надо — некоторые пограничные люди прекрасно справляются с профессиями, не имеющими отношения к чему-то особенно креативному.
Одна девушка с ПРЛ, например, работает ведущим инженером-химиком и параллельно учится на ветврача, другая — радиотехник, третья занимает руководящую должность в американской компании. Ещё мне называли такие профессии, как психолог, психолог в сфере зависимости от психоактивных веществ, клинический психолог, психотерапевт, психиатр, SEO-специалист, финансист, научный работник.
Видите? Пограничное расстройство личности — совсем не повод сказать себе: я по определению не могу этим заниматься, я болен, я не справлюсь. Да, можно с чем-то не справиться — но ведь так происходит у всех людей, вне зависимости от того, есть у них ПРЛ или нет.
Расстройство осложняет любую работу так же, как и жизнь в целом. Но не перечёркивает совсем возможность найти что-то для ума и души.
Звучит вдохновляюще, но давайте ненадолго спустимся на землю. Я знаю, среди читателей есть те, кому не интересно ничего из перечисленного; неинтересна вообще сама возможность зарабатывать на жизнь увлекательными и осмысленными действиями, а не тупым переворачиванием бумажек. Это не делает их хуже — это всего лишь сигнал того, что у них меньше ресурса. И о подобных случаях тоже необходимо кое-что сказать.
Как-то в чате взаимоподдержки одна девушка честно написала, что ничего не умеет и не хочет, просто надо как-то жить, вот она и бегает с одной низкооплачиваемой однообразной работы на другую.
Повисла тяжёлая атмосфера. Когда до этого другие кричали о помощи, было хотя бы за что зацепиться, а здесь с первого взгляда была гладкая отвесная скала.
Мы, те пациенты, кто на тот момент сам был стабилен, начали говорить с ней. Долго, терпеливо, осторожно, преодолевая её закрытость. Последнее особенно сложно: да, если человек пришёл за помощью, он хотел бы её получить; в то же время повышенное внимание может вызвать отторжение. Но пока девушка позволяла, мы говорили с ней, говорили, говорили — и выяснили, что она, оказывается, дважды поступала в лучшие вузы, бросала их сама (хотя объективно «тянула»), но при этом собирается штурмовать третий! Заговорили про любимые занятия и сначала услышали, что их нет, а потом — что… ну да, пожалуй, ей нравится природа и забота о ней.
Дождавшись, пока девушка сама озвучит всё это и поймёт, что и она не без способностей и предпочтений, мы тихонько отступили — как вода во время отлива. Разговор и без того вышел тяжёлый, и мы могли всё испортить одной фразой вроде: «Ну вот видишь, всё ты можешь». До мысли «я могу», даже если уже фактически высказал её, ещё нужно дойти сердцем — и обязательно самому. Потому что мысль эта, как ни странно, тоже вызывает сопротивление: если я всё могу, значит, мне придётся взять ответственность за свою жизнь, что очень страшно.
А что насчёт того, чтобы опуститься ещё ниже — и рассмотреть возможность совсем опустить руки и сдаться?
Она, такая возможность, есть всегда. За это не беспокойтесь. В любую секунду можно бросить работу, лишиться жилья, начать голодать, бродяжничать или повиснуть на чьей-то шее. Но, к сожалению или к счастью, в этом тоже нет ни облегчения, ни радости: так можно только добавить себе дискомфорта.
Сдача позиций — это не долгожданный отдых от своих и чужих ожиданий. Когда мы сдаёмся, в полной мере начинается именно то, от чего мы всегда бежали: страх, боль, тоска. Даже если нам казалось, что мы уже хлебнули этого в попытках не сдаваться.
У меня был период в несколько месяцев, когда я не работала: из-за приёма антипсихотика спала почти круглые сутки, а просыпаясь, с трудом поднимала руки и ноги. И это время я запомнила как чернейшее в жизни. Так что любое занятие для нас жизненно важно, мозг — особенно пограничный — так устроен, что ищет новую информацию, новые ощущения, киснет без них.
Спасение для нас только в действии. Не ради абстрактного «надо бороться» (скорее всего, вы ненавидите такие бодрые утверждения так же, как я), а просто ради того, чтобы не стало хуже.
Последняя пара страниц далась мне непросто. Вам, может быть, тоже. Давайте-ка снова вынырнем и подышим: я расскажу, как пограничному пациенту работается с обычными людьми, а им — с ним.
Найти подходящую сферу деятельности мало. Везде трудятся живые люди, у которых тоже есть установки и эмоции, — и с этими людьми надо выстраивать отношения.
И оглядываясь назад, я понимаю, что у нас все конфликты развязывала именно я.
Нет, наверное, конфликты случались и у других. Просто проходили где-то тихо и не влияли на общую работу. А те, в которых участвовала я, протекали достаточно заметно и громко.
Постоянная эмоциональная боль, которую испытывает пациент с ПРЛ, просто не даёт спокойно оценивать поступки других. Нам постоянно кажется, что этим чёрствым и толстокожим людям живётся в разы лучше, чем нам, что они не чувствуют и не понимают элементарных вещей, что они преуменьшают значение реально важного. Один из коллег, например, перепутал рабочую и сломанную мышку — и отдал вторую девушке из моего отдела; я кричала на него так, что, наверное, весь этаж слышал. Нежелание вести проект по личным убеждениям я излила в адском скандале с переходом на какие-то исторические параллели (сейчас мне это кажется настоящим безумием) — и, конечно, тоже на повышенных тонах. Неосторожное слово коллеги во внутренней рассылке повергло меня в истерику с угрозами в его адрес.
Короче, во мне было мало приятного — но со мной всё равно общались без ответной агрессии.
Через два года после устройства на работу мне пришлось перейти на удалёнку, и это время я использовала для попытки вылечить неизвестное мне тогда расстройство. Хотя мне и поставили неверный диагноз, но выписали более-менее работающий антипсихотик. После этого я вернулась в офис, а через четыре месяца на новогоднем корпоративе получила лучший подарок. Мне сказали:
— Даш, ты изменилась. В хорошую сторону. Что произошло?
Я честно ответила, что просто пропила курс таблеток. Никакой терапии, никакой работы над собой тогда не было. Агрессия снизилась, а социальные навыки, наоборот, укрепились благодаря одной только химии.
Сложно взбираться по абсолютно гладкой стене, и пациенту нужно для начала зацепиться хоть за что-то: за медикаменты, терапию или доброе слово.
После этого я медленно, с перерывами и ошибками, начала осознанно работать со своим гневом. Поняла, что от природы во мне заложена огромная эмпатия, но я использую её только во вред — кусая человека в самое больное место, которое благодаря этой эмпатии сразу открывалось мне.
Думать об этом было ужасно стыдно, я проходила весь ад признания, от стадии отрицания до слёз, но мне продолжали делать шаги навстречу — и, понятно, ещё охотнее, чем раньше.
Второй значимый подарок я получила относительно недавно, в период неопределённости и сложных перемен в моём отделе. В ответ на мои страхи и опасения эйчар-директор сказала одну из самых приятных фраз в моей жизни:
— Ты же как феникс: сгораешь каждый раз дотла — и каждый раз возрождаешься из пепла. Так будет и в этот раз, правда ведь?
Правда.
Каждый пациент с пограничным расстройством личности — это феникс. Как и настоящие сгорающие заживо люди, мы постоянно находимся в сознании и не можем даже отключиться от болевого шока, но каждый раз чудом находим ресурсы, чтобы воскреснуть. Это чудо — наша мотивация быть с другими, быть «своими»: втайне или открыто, но мы очень боимся, что нас все покинут.
Когда мы своими импульсивными действиями отталкиваем от себя людей, это рождает новый виток эмоциональной боли и новый впечатляющий акт самосожжения. Многие видели мои старания и не стеснялись говорить мне об этом. Конечно, всего этого бы не было, если бы у самих ребят не был прокачан эмоциональный интеллект. Эмпатия, желание и умение понять другого, встать на его место — всё это заложено в ДНК нашей компании (хотя и не только это). Может быть, агрессия, недоверие и боль не всегда лечатся терпением, принятием и любовью — но в моём случае это сработало.
Так что, пожалуй, здесь каждый в прямом смысле внёс вклад в то, что я ещё жива.
