Книги«Бу! Леденящие душу сказки про буллинг»: Отрывок из книги об острой проблеме взросления

В ИЗДАТЕЛЬСТВЕ «Есть смысл» выходит сборник «Бу! Леденящие душу сказки про буллинг», в который вошли тексты победителей конкурса, организованного Школой литературных практик и книжным стендап-шоу «Кот Бродского». В книге собраны рассказы об одной из наиболее острых проблем взросления в России — травле. Согласно опросу агентства «Михайлов и партнёры. Аналитика», каждый второй подросток сталкивается с агрессией в школе. Треть из них никому об этом не рассказывают. «Нам часто говорят, что истории о буллинге в современных школах — не более чем сказки, преувеличения, — говорится в описании книги. — Но что если какие-то из тридцати вошедших в книгу страшилок имеют реальную первооснову? Откройте сборник, и эта мысль заставит вас поёжиться».

Авторы сборника надеются, что их тексты дадут повод подросткам и взрослым (родители, учителя) начать диалог и вместе обсудить, как построить в школах безопасную среду, свободную от травли. Натолкнуть на этот разговор могут те самые сказки, в которые совсем не хочется верить, и послесловие книги от экспертов антибуллинговой программы для школы «Травли.net», в котором рассказывается, что отличает буллинг от конфликта, кто находится в группе риска и как родителям и другим значимым взрослым помочь ребёнку, столкнувшемуся с травлей.

Предзаказ на сборник можно оформить по ссылке, а мы публикуем один из текстов — рассказ «Ведьма» Ирины Базалеевой о последствиях эмоционального насилия со стороны сверстников и семьи.

***

— Ведьма пришла! — крикнул Митяй.
Аню дёрнули за бахрому жилета.
— Оль, а вдруг она заразная? Отойди!
— Пацаны, кто с ведьмой заговорит, тот дурак!
Аня закашлялась. В школе сквозняки, а январь Аня просидела дома с бронхитом. Поэтому мама настояла, чтобы Аня надела поверх школьного платья мохеровый жилет. Рыжий, с бахромой, перешитый из широкого, поеденного молью маминого шарфа. Бывший шарф кололся и оставлял позорные махры на форменном платье и фартуке.

— Меня же дразнить будут! — возмутилась Аня, хоть и понимала, что шансов пойти в школу без жилета нет.

— А ты улыбнись и не обращай внимания!
— Ну мам! Как не обращать-то?!
Но мама всегда так, с ней спорить — проще гору сдвинуть. И вот теперь Аня — ведьма.

В гардеробе перед уроками Аня тянула время почти до звонка. Сдала пальто, потом попросила его назад, как будто забыла ручку в кармане, снова сдала, получила от старенькой гардеробщицы мрачное «Ходют и ходют, сами не знают, чего хочут». Ей чуть-чуть полегчало: на жилет пока никто не обратил внимания. Вдруг и дальше пронесёт?

Проходя мимо большого, в рост, зеркала, Аня как бы невзначай повернулась и, зажмурив правый глаз, мельком взглянула на отражение. Она себе не нравилась, но левым глазом она хотя бы хуже видела. Яркое пятно жилета в зеркале занимало почти половину Ани. Вся остальная Аня под ним выглядела ещё более бледной, чем обычно, хотя и не такой сутулой.

«Господи, что за убожество!» — в голове прозвучал мамин голос, и Аня отскочила от зеркала.

Интересно, если никогда не смотреть на себя в зеркало, может выйти, что в зеркале будет отражаться кто-нибудь другой, а не она? Да и вообще, вот бы в школу вместо неё ходил кто-то другой!

С такими мыслями она вошла в класс.

— Ведьма пришла! — крикнул Митяй.

У Ани перехватило горло. Она попереминалась с ноги на ногу, накрутила бахрому на палец и покосилась на гипсовый бюст Ленина в углу. Ленин смотрел мимо неё серьёзно и неодобрительно, как обычно. У Ани даже на языке было кисло.

«Опять ей всё плохо» — вспомнилось мамино обычное.

«Накормленные, одетые, не бьют вас, на мороз не выставляют». Ане всегда казалось, что мама смаковала эту фразу, такая уверенная, сытая, не то что Аня.

И вот Аня сидит на истории и вздыхает: схитрить или не схитрить. Можно снять жилет и спрятать его в мешке для сменки, тогда от неё отстанут. Может быть.

Нет уж, решает Аня. Фигли вам, не дождётесь.
И опять сомневается: может, снять?
История закончилась, а Аня всё медлила. Дождалась, пока все вышли из класса, и только потом взялась за портфель. Взялась — и обмерла: на застёжке портфеля смачно пузырился плевок.

Аня застыла, перехватило дыхание. Она зачем-то смотрела на портфель, но отказывалась понимать, что это и откуда. Приплыла слабая мысль, что если не шевелиться, то жилет почти и не колет. Вот так бы замереть навечно и больше ни о чём не думать. Но нет — засуетился, заистерил школьный звонок, и обида накрыла Аню с новой силой.

— Ты почему в классе? — в дверях загремела ключами историчка.

— Я это… — Аня отвела глаза от портфеля, подняла его и, кривясь от отвращения, провела его застёжкой по правой ноге в колготке. И ещё раз, чтобы наверняка. Гипсовый Ленин по-прежнему её не одобрял и смотрел мимо.

Аня вышла в коридор, напряжённой спиной ожидая окрик.

В кабинете географии на доске аккуратным девчачьим почерком уже было написано мелом: «Ведьма». Когда Аня вошла, кто-то кинул в неё портфель. Портфель грохнулся рядом с дверью.

— Заколдую, — брякнула Аня.
— Ребя, она сказала — заколдует!

Тычок в бок и ещё один в спину. Щипок за… ой, это не называют, и снова дёрнули за бахрому. Аня прорвалась к своему месту, исподлобья взглянула на галёрку: там Оксана.

«Оксанка-а», — мысленно зовет Аня.
— Ксюха, не смотри на неё! Она тебя заколдует! — кричат. Ржач в классе. Оксана за последней партой не отрывает глаз от учебника.
«Оксанк, не молчи, ну? Почему молчит?» — терзается Аня

«Ты с рождения всё чего-то мучаешься, — нудит мама. — Смотреть тошно».

Аня выдавливает улыбку.

— Ведьма скалится — зырь, пацаны.

— Да хорош уже, до слёз довели, — из угла раздается ленивый, покровительственный бас, и у Ани теплеет в груди.

Это второгодник Лёха.

— Не боись. Что шугаешься, ну? Я же тебя не трогаю. Ведьму сегодня не трогаем, все поняли?

Ржач переходит в гогот. Рыдания рвутся из Ани наружу: гадина Оксана. Гадина, сволочь! Почему все против неё?!

Пришла географичка и начала урок. Все замолчали, заполняют контурные карты. И только мама в голове не замолчит: «Ты должна понимать, что в тебе есть какой-то изъян!» Аня переводит взгляд на портрет над доской и пытается не обращать внимания — всё как мама учила. В этом кабинете Ленин добрее, чем гипсовый в историческом. Этот нарисован как будто карандашом, он кажется Ане понимающим. Правда, сегодня ни он не помогает, ни великие географы со стены — никто. У Ани есть привычка мысленно разговаривать с портретами. Ей нравится Миклухо-Маклай — он кудрявый, и вообще он правильно сделал, что уехал от всех аж в Новую Гвинею.

После шестого урока Аня тащится домой. От переживаний и внезапно яркого после школьных коридоров солнца начинает болеть голова, ноги заплетаются.

«Да выпрямись, страхолюдина», — говорит мама.
Аня на ходу пытается выпрямиться, но слышит сзади смех и втягивает голову в плечи.

«Пронесло, не надо мной». Она переводит дух.

«Вот кого ещё у вас в классе травят?» — сочувственно спрашивает мама.

Аня всхлипывает.

«Хороших-то не травят, — с предательским торжеством заключает мама и, подняв подбородок, отворачивается от Ани. — Жалко мне тебя, Анна. Что ты со своей жизнью делаешь?»

«Люди в концлагере умирали, на фронте погибали, а я ничего хорошего в жизни не сделала, хотя мне уже пятнадцать, — отчаивается Аня. — Только всех огорчаю».

Аня пришла домой. Она греет и ест суп, делает уроки, потом моет в тазике посуду. Ей приходит в голову «подружиться» с жилетом, и она несёт его к трельяжу. Весёленький вообще-то. Аня гладит его и заплетает бахрому в косички по три. Она, Аня, сегодня в школе справилась, «не опустилась до идиотов».

И вдруг до Ани доходит, что этот день заканчивается и что завтра ей снова в школу, причём снова в жилете: бронхит-то за день не прошёл. И то, что она справилась сегодня, никак, совсем никак не влияет на завтрашний день. Поражённая этой мыслью, Аня опускается на холодный пол и рыдает.

— Я не могу так жить. Я не хочу, — кричит Аня. — Пусть я уже умру!

Аня замёрзла, но лежит на полу: верно, если не двигаться, то жилет и не колет. Сквозь слёзы она вдруг видит часы и вскакивает: вот-вот придёт мама. Аня вешает жилет на плечики в шкаф и подходит к окну. От соседнего дома доносятся звуки пианино — по-ученически сбивчивая «Шутка» Баха. Анины пальцы выстраиваются на стекле, как на клавиатуре.

— Ну и болван! Надо си, потом соль, — улыбаясь, поправляет Аня и пальцами на стекле показывает, как правильно играть.

Она открывает обе форточки, подтягивается к ветру и прислушивается к музыке. «А ведь впоследствии, — Ане нравится слово „впоследствии“, — в старости я буду вспоминать этот день. Пойму, что мама меня любила и что всё у меня было хорошо. Всё-таки я молодец, — хвалит себя Аня. — Умею ценить жизнь».

Ученик в соседнем доме исправляется.

Вечером Аня выслушивает от мамы, что она опять «дохает» и что жилет наверняка в школе снимала.

— НЕТ!
— Анна, не ори на мать!

И опять начинается про «в одиночку её тяну», про «неблагодарная» и про «такая же бессовестная, как твой отец». Аня не спорит, когда её гонят в кровать. Она укрывается с головой и очень долго безнадёжно плачет. Уже и мама легла — значит, время за полночь. Наконец Аня без сил вытягивается на спине и, глядя в потолок, произносит:
— Я не хочу жить. Пожалуйста, пусть я сегодня умру. Пусть я завтра не проснусь.

Аня засыпает. А под утро ей снится, как она сидит на сцене за роялем в переливающейся чёрной накидке с оранжевым капюшоном и легко, без запинки играет Баха. И зал ей аплодирует: и Оксана, и Лёха, и историчка, и мальчик из соседнего дома — наконец-то она его увидела, — и ещё много людей. А мама на концерт опоздала, но ужасно из-за этого переживает, спешит и вот уже скоро придёт.