Книги«Другая Элис»: Отрывок
из книги о рассказе, ставшем реальностью

В издательстве «Альпина» вышла детская книга писательницы Мишель Харрисон «Другая Элис». По сюжету шестнадцатилетняя Элис любит писать рассказы — и у них непременно должен быть конец, иначе может случиться что-то страшное. Во время работы над новым романом Элис внезапно исчезает, а её младший брат Мидж находит в доме говорящую кошку. Ему предстоит распутать историю и найти сестру, рассказ которой начинает переплетаться с реальностью.

Публикуем первую главу книги под названием «Сочинительница».

***

Каждый день сотни людей садятся и начинают писать истории. Некоторые из этих историй печатают, переводят и продают в книжных магазинах по всему миру. Другие обрываются на первой главе или даже на первой фразе, прежде чем их забросят. Иногда история пишется отрывочно и сумбурно, и автор бьётся над ней, пока, отчаявшись, не запихивает своё творение под кровать или в стол, где оно и лежит, забытое на месяцы или годы, а то и навсегда. Хотя не исключено, что оно могло бы поведать о таких чудесных приключениях, о каких никому и никогда не доводилось читать.

Но что происходит, если по-настоящему магическая история остаётся незаконченной?

Это рассказ об одной из подобных историй. Она началась очень давно, когда мне было одиннадцать и все звали меня Мидж. В те времена, когда я страшно волновался, примут ли меня в футбольную команду, и когда едва ли не больше всего на свете любил слушать новые истории, сочинённые моей старшей сестрой Элис.

У Элис был поразительный талант придумывать и писать. Но ещё странное и непоколебимое убеждение: каждая начатая история должна быть закончена. Она говорила, что незаконченная история — это ужасно, это не воплотившиеся надежды, это непрожитая жизнь всех персонажей. В общем, любую историю, которую Элис начинала, пусть даже ерундовую, она дописывала, и не важно, если конец получался слабоват. У всех её историй обязательно был конец.

До тех пор, пока одна из них не осталась незавершённой.

Моя сестра исчезла в пятницу в феврале, когда школа закрывалась на каникулы. Вообще-то ничего особенного тут не было, вот только на этот раз всё случилось накануне Призыва. По дороге из школы я рассматривал Подобия — маленькие куклы из соломы или ткани, сделанные так, чтобы они на кого-то походили. Нескольких я заметил ещё утром, но за день в окнах и на порогах домов их стало гораздо больше.

Я остановился поглядеть на Подобие, прислонённое к цветочной кадке в одном из дворов. Меня всегда это изумляло: каждый год все в городе делали кукол и выставляли их напоказ.

— Не более странно, чем одну ночь в году, на Хэллоуин, наряжаться призраками, вампирами и ведьмами, — объясняла Элис.

— Но так-то делают много где, — говорил я. — А Призыв только здесь, в Скрипичной Лощине.

— И в других городах есть странные традиции, — отвечала Элис. — Хотя обычно это что-то вроде фестивалей сыра или хороводов вокруг майского дерева, а не такая жуть, как у нас.

Да, я не мог не согласиться с тем, что Призыв довольно жуткий обычай. Единственная ночь в году, когда кого-то — живого или мёртвого — можно вызвать с помощью его Подобия. Говорили, что, если тот, кто смастерил Подобие, хочет встречи очень сильно и Подобие выйдет действительно хорошим, всё сработает и можно будет задать вызванному вопрос. Только один. А потом этого человека никогда больше вызвать нельзя. Конечно, никто сам не знал никого из успешно Призвавших. Хотя все слышали рассказы о том, что это якобы удалось сыну троюродного брата чьего-то дяди.

Вечером на рыночной площади разводили огромный костёр, на котором сжигались все Подобия. Многие приходили только ради этого зрелища, даже если сами не делали куклу. К тому же с лотков на площади продавали поджаренный зефир и калёные орехи, горячий шоколад и подогретый яблочный сок с пряностями.

Каждый год я играл в игру — пытался понять, кого изображают куклы. Некоторые (вроде тех, что создавала дама, работавшая в магазине «Всё для вязания») были великолепны, но я не мог угадать, чьи это Подобия. Другие, каких, например, делал Томми Паркер из моего класса, выглядели и вовсе не по-людски, зато их можно было опознать по футбольной форме, по майке с номером его любимого игрока. Ещё были трогательные: серая войлочная собака по кличке Фенчёрч, которая пропала больше года назад; неприятные: Джек-потрошитель, изготовленный мистером Шервудом — учителем истории, который всё своё свободное время строил теории в попытках раскрыть личность убийцы.

Я дошёл до белых ворот коттеджа, стоявшего в стороне от дороги. Рядом с цветочным горшком притулилась маленькая соломенная фигурка. Из тех, что навевают печаль: старик, живший в коттедже, каждый год мастерил одинаковых маленьких куколок.

У Элис всё оборачивалось историей, и как раз в такую мне хотелось верить

Фигурка светловолосого мальчика в очках. На нём всегда была одинаковая одежда и одни и те же маленькие старомодные очки, только лицо с каждым годом становилось всё менее отчётливым, потому что зрение старика ухудшалось.

Никто толком не разговаривал со стариком, а потому не известно было, кто этот мальчик. Некоторые рассказывали, что это его сын, которого увезла жена и которого он больше не видел; другие утверждали, что ребёнок умер; а однажды я услышал ужасную историю о том, что старик ехал на машине и сбил насмерть незнакомого мальчика. Куча версий, и все безрадостные… все, кроме одной.

Элис считала, что здесь кроется другое: старик раньше путешествовал во времени и теперь хочет использовать Подобие, чтобы поговорить с самим собой — с мальчиком, каким был в прошлом. Расспросить его о том, что давно забыл. У Элис всё оборачивалось историей, и как раз в такую мне хотелось верить.

Я пошёл дальше, срывая листья с живой изгороди и решая, делать ли Подобие или нет. Обычно этим занималась Элис, но она, в отличие от меня, была человеком творческим.

К тому времени, как я добрался до Кукушкина переулка, где мы жили, уже стемнело и тонкий ломтик луны повис над маленьким магазинчиком на углу. До нашего дома под номером 35 оставалось всего ничего. С улицы, если посмотреть на фасад, этот старый дом выглядел совсем маленьким, но внутри, протяжённый в длину гораздо больше, чем в ширину, оказывался неожиданно просторным. Когда я вошёл, меня окутало теплом, а из кухни доносился запах чего-то вкусного.

Я повесил ключи на крючок в прихожей и вошёл в гостиную, где пылал камин. Сбоку от него стояли ведро с углём и корзина с поленьями, а прямо перед камином, растянувшись на коврике, спала наша кошка Твич; её чёрная шерсть поблёскивала в отсветах огня. Я поднёс замёрзшие пальцы к теплу. Из кухни слышалось, как кто-то мурлычет песенку. Это тихо напевала Элис, помешивающая что-то в большой кастрюле на плите.

— Что у нас на ужин? — Я глубоко втянул носом аппетитный запах, и живот забурчал от голода. Перестав мурлыкать, Элис с улыбкой повернулась ко мне.

— Тушёное мясо. — Она накрыла кастрюлю крышкой и сунула две тарелки в плиту, чтобы согреть. — Перестань нюхать, весь запах украдёшь.

Я ухмыльнулся. Элис всегда дурачилась в таком духе, больше чтобы посмешить меня, а заодно и себя, но ещё, думаю, она просто не могла иначе. Сестра видела волшебство во всём: пятна от чая из чашки оказывались следами эльфов, садовые статуи — заколдованными людьми и животными, превращёнными в камень. Сочинительство было у неё в крови. А кровь у меня и сестры отличалась. У нас были разные отцы. Её отец бросил их с нашей мамой, когда Элис исполнилось три года. За прошедшие тринадцать лет она видела его всего несколько раз.

Глядя, как Элис накрывает на стол, я заметил пластырь у неё на пальце:

— Что случилось?

— Хм? О, это. Мой палец решил, что хочет быть морковкой, и ринулся наперерез ножу.

— Вечно ты дурачишься, — прыснул я. Но тут увидел, что стол накрыт только на двоих.

— А мама сегодня не ужинает с нами? — Мой голос жалобно дрогнул.

Элис положила ложки и вилки на стол и принялась нарезать хлеб.

— Она собиралась, но позвонила и сказала, что задержится допоздна.

— Опять?

— Кто-то заболел, а у мамы скоро книжная ярмарка. Она завалена работой.

— Она всегда завалена работой, — мрачно сказал я и сел на своё место.

Я так ждал этого вечера! Последнее время мама приходила поздно. Она работала в отделе авторских прав в крупном издательстве, то есть продавала книги во множество разных стран. Мы не сидели за столом вместе уже больше недели. И больше недели у меня не получалось поговорить с ней даже утром перед школой, когда мы в спешке наглаживали форму и быстро глотали хлопья из миски. Папу мы тоже почти не видели. Он работал на нефтепромысле, на буровой, и иногда не приезжал домой месяцами. Весной Элис окончила школу и взяла на себя почти всю готовку и домашние заботы. Она была для меня не просто сестрой, она была мне как вторая мать.

— Это не навсегда, — сказала Элис. — Всё устаканится после книжной ярмарки.

Она разложила плавающее в подливке тушёное мясо и клёцки по тарелкам, и я принялся жадно уплетать, но сама Элис только рассеянно клевала. Когда мы сменили тему и заговорили о Призыве, я рассказал о Подобиях, которые видел по дороге домой. Элис отложила ложку и перестала есть совсем, только слушала. Мы вспомнили старика и его куклу-мальчика, глаза Элис затуманились, и я подумал, не напишет ли она историю о старике, мастерившем Подобие, чтобы побеседовать с самим собой в детстве. Придумывая своих персонажей, она часто брала за основу людей из реальной жизни, если что-то в них казалось ей интересным.

— Ты в этом году будешь делать куклу? — спросил я.

— Подобие? — Элис неопределённо покачала головой. — Мне нужно заняться другими делами.

Я почувствовал облегчение пополам с разочарованием. Облегчение, потому что, раз Элис не станет это делать, значит, и мне необязательно. И разочарование — потому что она всегда выбирала кого-то интересного, например своих любимых писателей или даже действующих лиц из их книг. Как-то её учитель дал задание, посвящённое этой традиции, и раскритиковал Элис перед всем классом за то, что она для своего Подобия выбрала книжного героя. Элис ответила: «Книжные герои для меня реальны».

Мне нравилось это в ней.

Судя по тому, как она покусывала верхнюю губу, c историей что-то не ладилось

Позже мы ели рисовый пудинг перед камином. Около девяти Элис вышла во двор, чтобы принести ещё угля, холодный воздух проник через заднюю дверь, и меня зазнобило, когда его ледяные пальцы дотянулись до моей шеи. Элис поворошила кочергой в камине, подбросила угля и устроилась в кресле.

Я отложил домашнее задание по математике и зевнул. Элис не так строго, как мама, следила, вовремя ли я иду спать, главным образом потому, что частенько не замечала, который уже час.

Я прилёг на ковре рядом с Твич и наблюдал за сестрой. Она сидела, поджав ноги, на коленях — открытая тетрадь, в длинных тонких пальцах — любимая ручка. Её рука застыла, Элис смотрела на огонь, хотя я догадывался, что на самом деле она его сейчас и не видит. Я знал, что лучше не спрашивать, о чём она думает. Мою, обычно спокойную, сестру мало что могло вывести из себя, но, когда она витала в своих фантазиях, прерывать её было нельзя. Фантазируя, она сочиняла истории и от любого вмешательства теряла нить мысли.

Судя по тому, как она покусывала верхнюю губу, c историей что-то не ладилось. Раз или два Элис принималась писать, но выдирала страницы и бросала их в огонь. Потом вдруг схватила ручку и начала стремительно, безостановочно строчить. Сделав паузу, снова стала напевать странную мелодию, ту самую, которую я слышал, когда она готовила ужин. Время от времени она что-то вычёркивала, но продолжала писать, пока не закончила страницу. Проглядела написанное с лёгкой улыбкой. Поэтому я удивился, когда она снова вырвала лист, смяла в комок и, как и раньше, кинула в огонь. Скомканная бумага стукнулась о заднюю стенку, пониже дымохода, отскочила и выпала перед камином. Элис наклонилась, чтобы поднять, но отвлеклась на звук: по телевизору начались девятичасовые новости.

Она захлопнула тетрадь.

— Я и не думала, что уже так поздно. Иди-ка прими ванну. Тебе пора в постель. — Элис поднялась, закрыла заслонку в камине и пошла на кухню ставить чайник. Её настроение изменилось — она снова выглядела обеспокоенной.

Вместо того чтобы подняться наверх, я пошёл за сестрой и остановился в дверях кухни. Плитка на полу холодила ноги даже через носки. Элис была босиком, но то ли не мёрзла, то ли просто не замечала этого. В руке она держала пакетик с чаем, но даже не поднесла его к чашке, похоже, погрузившись в свои мысли.

— Всё в порядке? — спросил я. — Ты почти не ела за ужином.

— Мне не очень хотелось. Когда сам готовишь, есть не так вкусно.

— А что ты писала? — Я переступал с ноги на ногу, чтобы пальцы не сводило судорогой.

— Просто историю, — тихо сказала Элис.

— Почитаешь мне?

Она покачала головой:

— Ещё не готово. Никому, кроме меня, пока не понять, в чём там дело.

— А о чём она?

— Секрет. — Элис наконец опустила чайный пакетик в чашку. — Это вертелось у меня в голове месяцами. А теперь я… ну, застопорилась. Не могу придумать, как всё будет разворачиваться дальше и чем закончится. — Она вздохнула и пробормотала: — Может, вообще никак…

— Тогда придётся сочинить какой-нибудь несерьёзный финал, как ты умеешь, — сказал я. — У каждой истории должен быть конец, правильно?

— Правильно. — Элис чуть заметно улыбнулась. — Но несерьёзный не подойдёт. Эта история другая…

Я посмотрел на тетрадь, торчащую из её кармана.

— А что ты ещё пишешь? Какие-нибудь детективные рассказы?

— Только эту историю, — ответила она. — Больше ничего.

— Ничего, даже совсем крошечного?

— Ничего, даже с бобовое зёрнышко.

— Бобовые зёрнышки нельзя недооценивать, ты же знаешь, — сказал я. — Взять хотя бы то, что случилось с Джеком и бобовым стеблем.

— Ты прав. Но у меня кончились бобы — и волшебные, и печёные, и вообще любые. — Элис потерла лоб. — Эта история… она отнимает у меня всё. Всё полностью.

В её взгляде было что-то непривычное. Она и раньше сталкивалась с трудностями, когда писала, но нынешним вечером имела в виду другое. Только однажды я видел сестру такой.

Прошлым летом.

Никто, кроме неё, не знал, о чём была та история, и она поклялась, что никто никогда и не узнает. Она уничтожила всё, не закончив. Но прежде сказала мне кое-что, и я очень испугался, потому что видел: сама Элис в ужасе.

Чайник забурлил. Она налила кипяток в чашку с пакетиком:

— Если бы историю было так же легко приготовить, как чай…

— У тебя всё получится, — сказал я. — У тебя всегда получается.

— Не всегда.

Мы взглянули друг на друга и неловко замолчали. Я догадался, что она тоже думает о прошлом лете. О незаконченной истории… и о том, что мне рассказала.

Элис вернулась в гостиную. Я пошёл следом, и мы бок о бок сели у камина, ничего не говоря. Она отхлебнула чай, поставила чашку на камин и уткнулась взглядом в огонь. Я понимал, что она обдумывает сюжетные линии, размышляет о персонажах. К чашке она больше не притронулась, и я не напоминал. Хотя с самого начала знал, что чай остынет, пока она о нём вспомнит.

А ещё я знал, что эта история — о чём бы она ни была — не приведёт ни к чему хорошему.