КнигиДилемма «Кошатника»: Может ли литература без спросу заимствовать у реальной жизни

В отличие от рассказов об ужасах крепостничества, приведших к смерти собаки, или о тяготах жизни первопроходцев Клондайка, «Кошатник» затрагивает тему, в которой мог бы выступить в качестве эксперта почти каждый активный пользователь интернета (а основные баталии вокруг рассказа проходили в твиттере) — он рассказывает о флирте онлайн и последующем свидании, закончившемся неудачным сексом. Все это показано глазами молодой женщины.

Марго двадцать, она на втором курсе колледжа. Роберту — 34, у него есть чувство юмора, два кота, работа, и еще он грузный корпулентный мужчина с бородой. Случайное знакомство в кинотеатре, где Марго продает попкорн, приводит к флирту и обмену мемами в мессенджере, а затем к полному неловкостей с обеих сторон свиданию и сексу. Марго думает, что это было ее худшее решение жизни — согласиться на секс, она перестает отвечать на его сообщения (для этого в английском теперь есть отдельный термин — tо ghost, обращаться с кем-то, как будто он призрак), Роберт не понимает такого прощания по-английски, продолжает ей писать и, наконец, переходит от комплиментов и вопросов к обвинениям. «Шлюха» — его последние сообщение и последняя фраза в рассказе.

Рупеньян практически ничего не рассказывает читателю о героях, мы не знаем, что они любят, чего хотят, не знаем их страхов и тайных желаний — всего того, что раскрывает героя, делает его интересным и вызывает эмпатию. Перед нам две человекофункции, и их столкновение — вот что интересует Рупеньян, поворот каких рычажков, непроизнесение каких слов приводит к боли и разочарованию?

Рупеньян говорила в интервью, что история взаимных неоправданных ожиданий вдохновлена случаем из ее жизни, свиданием с человеком, при личном контакте оказавшимся полной противоположностью ее представлений о нем. Эссе Алексис Новицки в Slate добавляет еще один слой к публичной жизни рассказа: 20-летняя девушка и 34-летний мужчина — это сама Новицки и некий Чарльз (она не раскрывает его настоящего имени), сеттинг в виде артхаусного кинотеатра и еще некоторых подробностей взят из ее жизни. Рупеньян в переписке с Новицки подтверждает ее подозрения: писательница была знакома с Чарльзом, и это знакомство послужило искрой для идеи рассказа. Информацию о том, что у него была девушка на много лет его моложе (собственно, Новицки), Рупеньян подсмотрела в социальных сетях.

Рупеньян говорила в интервью, что история взаимных неоправданных ожиданий вдохновлена случаем из ее жизни, свиданием с человеком, оказавшимся полной противоположностью ее представлений о нем

В эссе Новицки не обвиняет, но пытается разобраться в собственном замешательстве — как незнакомая писательница могла узнать подробности из ее жизни? — и реабилитирует героя, рассказывая, что секс был не такой ужасный, как показано в рассказе, а сам Чарльз — заботливым и милым. Чарльз умер в ноябре 2020 от коронавирусной инфекции.

Писатели воруют у жизни нон-стоп, начиная со времени проявления сторителлинга: свое признание в любви своей будущей жене Софье Берс Лев Толстой переделал в сцену объяснения в любви Левина и Китти, Скотт Фитцджеральд использовал попытку самоубийства своей жены Зельды в романе «Ночь нежна», литература и жизнь — это сообщающиеся сосуды, список произведений с «заимствованиями» будет таким же длинным, как история мировой литературы.

Но, разумеется, в этой истории есть «но». Пример с Зельдой и Софьей Андреевной не совсем точен, ведь в их эпоху субъектность женщин и их голос не были равны голосу и позиции их мужей-литераторов, а сейчас и Зельда Фитцджеральд, и Софья Толстая являются частью литературного феномена их мужей и одновременно — независимыми объектами исследования литературоведов. Можно рассуждать, в какой степени героиня романа Филипа Рота «Я вышла замуж на коммуниста» вдохновлена его женой, актрисой Клэр Блум, но и у Блум были время и средства, чтобы показать их с Ротом отношения в своем мемуаре «Покидая кукольный дом». Писатель в нем предстает неверным невротиком и контрол-фриком.

Совсем другое дело, когда нечто незащищенное и болезненное, как в случае с Новицки — ее отношения с парнем гораздо старше нее, вырезается и вставляется в рамку другой истории. Для 4,5 миллионов читателей она невидима, для общего круга их с Чарльзом знакомых — обнажена.

В истории создания «Кошатника» нет злого умысла, как нет его в самом рассказе Рупеньян: люди обрекают друг друга на боль, не имея такого намерения. Рупеньян была небрежна в использовании личной информации, но она не могла предсказать, какой резонанс вызовет ее история. Я думаю, что в момент, когда факт становится частью и плотью выдуманной истории, он перестает быть фактом и входит в пространство фикционального: герои, предметы, мысли — это проекции воображения автора. Но это для стороннего читателя, каким являюсь я, Новицки знает, что там — в вымышленном пространстве рассказа — есть она.

Были ли прецеденты в мировой литературе, когда именно использование чужой жизни оспаривалось и книги изымались из продажи? Да, такие случаи были.

Написанный в 2003 году роман «Эзра» немецкого писателя Максима Биллера был изъят из продажи вскоре после выхода книги в результате открытого судебного иска. Бывшая девушка Биллера обвинила писателя в том же, в чем Новицки непрямо, но все-таки обвиняет Рупеньян, — в использовании деталей личной жизни, касающихся интимной сферы. Главную героиню романа, Эзру, Биллер списал со своей экс-партнерши, а мать героини — с ее матери. Максим Биллер — важная и заметная фигура в литературной и общественной жизни Германии, после этой истории он написал и издал много книг (он сотрудничает с кельнским издательским домом «Кипенхойер и Витч»), но его роман «Эзра» до сих пор можно найти только в виде единичных коллекционных экземпляров, просочившихся на рынок, ценой от 300 евро за книгу. Историю сопровождало долгое судопроизводство: Биллер счел иск нарушением свободы самовыражения, издательство подало встречный иск в конституционный суд. В итоге, суд Мюнхена вынес решение о запрете распространения книги, а верховный суд его подтвердил: писатель и издатель были обязаны возместить экс-партнерше ущерб в размере 50 тысяч евро. Пересмотр дела в суде высшей инстанции освободил их от выплаты штрафа, но оставил запрет книги в силе.

Бывшая девушка Биллера обвинила писателя в том же, в чем Новицки непрямо, но все-таки обвиняет Рупеньян, — в использовании деталей личной жизни, касающихся интимной сферы

«Эзра» — вторая книга в современной немецкой истории, после 1945 года, запрещенная в стране. Первой книгой, попавшей под запрет распространения, стал роман Клауса Манна «Мефисто». Это более сложная история: роман об актере, в образе которого без труда узнавался Густаф Грюндгенс, актер и муж сестры Клауса, Эрики Манн, вышел в 1936 году в Амстердаме. Клаус Манн покончил с собой в Париже передозировкой снотворного в 1949 году. После смерти Грюндгенса его приемный сын через суд потребовал запретить продажу романа как порочащего репутацию отца. Когда в 1971 году суд удовлетворил его иск, роман уже многократно переиздавался, новые тиражи выходили в ГДР, которая на момент вердикта, была отдельной страной. В 1981 году западногерманское издательство «Ровольт», несмотря на запрет, выпустила новый тираж романа — и повторного иска не последовало, После объединения Германий роман переиздавался как «Ровольт», так и другими издательствами.

К 10-летию запрета «Эзры» глава кельнского издательства «КиВи» Хэльге Малхов написал колонку с персональным мнением: он сожалеет о таком решении конституционного суда ФРГ и считает запрет посягательством на свободу художника. Малхов выказывает опасение, что вердит по «Эзре» приоткроет дверь новым запретам и ограничениям, но, как мы видим, этого пока не происходит. Лишь дважды немецкий конституционный суд поставил защиту личности, личного достоинства выше свободы самовыражения художника.

Секс, субъектность, согласие — темы, поднятые из зоны умолчания стихийным женским активизмом и признаниями — сделали «Кошатника» одним из самых обсуждаемых литературных произведений. Но мягкий, пока еще не дошедший до суда конфликт интересов Рупеньян и Новицки еще раз иллюстрирует один из главных принципов движения MeToo: каждый голос имеет право быть услышанным. Граница допустимого — того, что можно апроприировать художнику, писателю, режиссеру — теперь проходит не только по материальному миру, она выходит на территорию вымысла. Если у этого вымысла есть реальный прототип.

ФОТОГРАФИИ: Volkova Evgeniia — stock.adobe.com, Andrey — stock.adobe.com