КнигиПронзительный рассказ Анастасии Галашиной
о родах «Из меня»

Литературный журнал «Незнание» публикует антологию «Пограничные состояния», основой которой стала современная российская проза. «Пограничные состояния» — это короткие рассказы, объединённые темой неординарного опыта: одиночество во время карантина, непохожесть на других, сексуальность, детские травмы. Прочитать их можно на «Букмейте»: новый текст появляется каждую неделю. Публикуем честный, ироничный и даже откровенный рассказ Анастасии Галашиной о родах «Из меня».

. . .

Заканчивалось идеальное лето 2018-го. Солнце, небо, ласковый ветерок — каждый день одно и то же. Бог нас за что-то любил. Или просто был в отпуске.

27 августа ближе к полуночи Марк заснул, я маялась. Живот у меня был до того огромный, что я перестала его замечать. Точнее, это он перестал замечать во мне всё остальное. Я стала животом, думать я могла или ни о чём, или о том, когда и как я рожу, каким будет человек, вышедший из моей вагины?

Смотрю на свои фотографии тех дней, моё лицо выражает радость сонного ребёнка, которого подняли, а разбудить забыли, и вот он болтается в пространстве между, не там и не тут, улыбается своим снам.

В начале первого ночи низ моего живота заныл. Не в тех загадочных областях, где лежал, спал, ел, плавал, толкался новый человек, а в более прозаичных. Это было похоже на начало месячных, может, чуть сильнее. Если вы — мужчина, то представьте, что у вас диарея, тянущие спазмы, накатывает слезливая грусть. Подумала, что зря я уплела столько горького шоколада, только расстройства желудка мне не хватало в конце девятого месяца.

Смотрю на свои фотографии тех дней, моё лицо выражает радость сонного ребёнка, которого подняли, а разбудить забыли

Включила «Секс в большом городе». За свою жизнь я видела его столько раз, что могу говорить хором с героинями, и у меня есть стойкое ощущение, что в Нью-Йорке живут мои четыре подруги. Есть такой смешной способ понять, начались уже роды или нет. Надо начать смотреть что-то любимое и простое. Если можешь следить за происходящим на экране, это не роды. Если нет, скорее всего, началось. Хороший способ, простой. Следить за тем, кто куда пошёл и кого застали, целующим чужую вагину, мне не удалось. Ничего не понятно. А, ну понятно.

Вразвалку поковыляла в спальню к Марку, охая и выдыхая через рот, открыла дверь и совсем неприятно стукнулась пальцем ноги о стул, который стоял на сантиметр ближе, чем следовало бы. Марк спросонья не понимал, это у меня палец болит или отчего я так тяжело дышу.

— У меня началось. Это оно.

— Точно, думаешь, прямо уже оно началось?

— Да-да, оно. Только пожалуйста, прости меня, если это всё-таки ещё не оно.

— Давай договоримся, ты больше не будешь извиняться, мы вызываем скорую и едем.

Приехали два мужика в халатах, а у меня всё происходящее — в фиолетовом тумане, я — в родах, меня распирает, растягивает, моё тело впрыскивает в себя гормоны в лошадиных дозах, я хочу вилять бёдрами, ходить на карачках, я хочу стать сукой, которая рожает без боли, без суеты.

Однажды я принимала, точнее, свидетельствовала роды своей сиамской кошки Триши. Я занервничала, когда кошка будто заснула. Совершенно не похоже на те роды, которые на нас вываливаются из кино. Никаких криков, диких потуг, пота, частого дыхания. Она закрывала глаза, затаивалась, по спине проходила волна, и из неё выскальзывал серый комочек слизи, внутри которого был котёнок. Как только она родила всех троих, это уже была другая кошка. Сосредоточенная, строгая, нелюдимая.

Если кто думает, что после родов женщина расцветает, обязательно делается счастливая и упоённая новыми радостями материнства, то вот вам ещё немного о кошке. Когда котята подросли и стали покушаться на корм, она не хотела их пускать к мискам. Жадничала? Просто понимала, что молоко в сиськах теперь застоится и она заболеет. Так и произошло. А ещё несколькими месяцами позже у неё воспалилась матка, её пришлось удалить. Это была совсем другая кошка.

Трое мужчин, два врача и Марк, молчаливо наблюдали за тем, как я в последний момент перед выходом стала примерять платья. Я открыла шкаф и решила, что мне нужно нечто, обладающее женской силой. Таких платьев у меня было два. Одно мы купили с Олей Каминкой, когда ездили в Переславль-Залесский собирать поганки. Нежно-салатовое, в древнерусском стиле, в пол. Оля купила такое же, на размер больше. Мы планировали то ли выступление панк-группы, то ли перформанс. Второе платье мне подарила Ульяна, в будущем — крёстная моего сына. Коричневое льняное, в нижней части строго красовались силуэты церковных маковок с крестами. На глазах у мужчин я раздевалась до трусов и лифчика, из которого выпирали здоровенные груди, готовые начать кормить всех желающих, и пыталась натянуть платья. Оказалось, ни одно из них не налезает на живот. Пришлось плюнуть и надеть то, в чём я ходила на улицу в последние дни. Помню только весёленькие лосины в стиле милитари.

В начале четвёртого ночи мы прикатили в роддом Первого медицинского института Санкт-Петербурга на улице Льва Толстого. Я испугалась, что буду рожать в XIX веке: под ногами старая расколотая плитка, деревянные подмостки вместо крыльца, высокие сводчатые потолки над головой.

Я испугалась, что буду рожать в XIX веке: под ногами старая расколотая плитка, деревянные подмостки вместо крыльца, высокие сводчатые потолки над головой

Пожилая дама, сошедшая с упаковки молока «Домик в деревне», долго и подробно проверяла мои документы, пока я пристраивалась то к столу, то к тумбочке, чтобы опереться локтями, прогнуться и гудеть, гудеть, стонать. Затык произошёл на СНИЛСе. Карточки пенсионного страхования у меня с собой не оказалось. Старушка серчала, я рожала. Когда я поняла, что эта принципиальная дама, пожалуй, отправит нас домой, то вынырнула из забытья и отрыла в бумагах ксерокс этого несчастного страхования, без которого, ну правда, как рожать-то?

Она заулыбалась, позвала дежурного врача и повела меня на кресло. Шесть сантиметров раскрытие! Я ликовала. Я и правда рожаю, не показалось. Я мнительная, своему телу доверяю с трудом. Спасибо незнакомой женщине, которая запустила в меня свои пальцы и подтвердила статус роженицы.

Узкая вытянутая комната родильного зала, яркий свет, белый кафель. Нас с Марком привели и оставили, будто проводили в номер отеля: проходите, располагайтесь, до скорых встреч.

Я на полу, ползаю на четвереньках, я мычу, я широко открываю рот: «ААА, ООО, ЫЫЫ». Меня тошнит, добираюсь до туалета, под слова Марка «лучше бы в унитаз» меня рвёт в раковину. Я хорошо справляюсь. Но наступает момент, когда резко и вдруг хочется, чтобы всё закончилось. Сейчас же. Устала. Всё, что ниже груди, — сплошное стонущее распирание. Я не могу, я больше не могу, пожалуйста, пусть это закончится.

В школе мы бегали кроссы, я, тощая и нескладная, делала это как хилый мальчик, без изящества и скорости. Когда я видела начерченную мелом на асфальте полоску финиша, во мне срабатывал переключатель: «Всё, больше не могу». Ноги тяжёлые, инвалидные, еле тащились, в голове я сама себе орала: «Давай! Дура! Б***ь!».

Я не могу больше

Не могу не могу не могу

Куда ещё шире? Куда ещё шире, б***ь, я же не резиновая

Вспомни тесто, тесто растягивается, ты — тесто, тянись, тесто, тесто

Повернись на бок, упирайся в меня ногами, сильнее сильнее сильнее сильнее

Ещё ещё ещё ещё ещё ещё ещё ещё ещё ещё ещё ещё ещё ещё ещё ещё ещё ещё ещё ещё ещё

Кто это за тебя делать будет? Никто за тебя не сделает! Давай, давай, давай, давай, давай, давай

— Любочка, капельницу, окситоцин, подбодрим её.

— Любочка, режьте.

Я сжимаю своё лицо так сильно, как могу, я скриплю, я — асфальт, по которому летит на тормозах тачка, разогнавшаяся до двухсот. Сила трения сжигает меня. Я горю. Акушерка надрезает мои половые губы, чтобы голова моего сына, наконец, выскользнула, а за ней и всё его багровое тело. И этот надрез я переживаю как счастье. Гигантское, ни с чем не сравнимое облегчение.

8:30 утра. 28 августа. В старые высокие окна университета льёт солнце идеального лета. Я — выдох. Всё закончилось. На моей голой груди лежит мокрый горячий новый человек.