КнигиОтрывок из книги «Аристотель и Данте открывают тайны Вселенной»
Роман Бенджамина Алире Саэнса о чувствах подростков
В ИЗДАТЕЛЬСТВЕ POPCORN BOOKS ВЫШЕЛ РОМАН БЕНДЖАМИНА АЛИРЕ САЭНСА «Аристотель и Данте открывают тайны Вселенной» в переводе Анастасии Кузнецовой — его также можно найти на Bookmate. Трогательная мелодрама рассказывает о нежных отношениях двух пятнадцатилетних парней мексиканского происхождения Ари и Данте. Несмотря на то что у них мало общего, они становятся лучшими друзьями и вместе познают вопросы взросления, волнующие каждого подростка. Публикуем три главы из романа.
аня Айрапетова
. . .
Пять
Однажды вечером мы с Данте сидели у него в комнате. Теперь он рисовал на холстах и работал над большой картиной, которая стояла на мольберте, накрытая тканью.
— Можно посмотреть?
— Нет.
— Только когда дорисуешь?
— Да. Когда дорисую.
— Ладно, — сказал я.
Данте лежал на кровати, а я сидел на стуле.
— Читал какие-нибудь хорошие стихи в последнее время? — спросил я.
— Да нет, не особо, — ответил он рассеянно.
— Ты где витаешь, Данте?
— Тут, — отозвался он и сел в кровати. — Я тут думал о поцелуях, — сказал он.
— А.
— Как понять, что тебе не нравится целоваться с парнями, если ты никогда не целовался?
— По-моему, такие штуки мы просто чувствуем, Данте.
— Ну вот ты целовался с парнями?
— Ты ведь знаешь, что нет. А ты?
— Нет.
— Ну, может, и тебе не понравится. Может, ты просто всё надумал.
— Думаю, стоит провести эксперимент.
— Я знаю, к чему ты клонишь, и мой ответ: нет.
— Ты же мой лучший друг, верно?
— Да. Но сейчас я начинаю об этом жалеть.
— Давай просто попробуем.
— Нет.
— Ну же. Я никому не скажу.
— Нет.
— Слушай, ну это же просто поцелуй. Ну правда. И мы сразу всё поймём.
— Мы и так всё знаем.
— Мы не узнаем наверняка, пока не попробуем.
— Нет.
— Пожалуйста, Ари.
— Данте.
— Встань.
Не знаю почему, но я послушался. Я встал.
А потом он встал прямо напротив меня.
— Закрой глаза, — сказал он.
Я закрыл. И он поцеловал меня. А я ответил на поцелуй.
А потом он начал целовать меня по-настоящему, и я отстранился.
— Нет, — сказал я. — Не моё.
— Совсем?
— Ага.
— Ладно. Зато определённо моё.
— Ага. Я так и понял, Данте.
— Что ж, значит, с этим покончено, да?
— Да.
— Ты злишься?
— Немного.
Он снова сел на кровать. Вид у него был грустный. Мне не нравилось видеть его таким.
— Я скорее зол на себя, — сказал я. — Вечно позволяю тебе уломать меня на всякую ерунду. Но ты не виноват.
— Ага, — прошептал он.
— Только не плачь, ладно?
— Ладно, — ответил он.
— Ты плачешь.
— Не плачу.
— Хорошо.
— Хорошо.
Шесть
Я не звонил Данте несколько дней. Он мне тоже.
Но я понимал, что он грустит. Переживает. Я тоже переживал, поэтому пару дней спустя всё-таки ему позвонил.
— Хочешь побегать завтра утром? — предложил я.
— Во сколько? — спросил он.
— В полседьмого.
— Давай, — согласился он.
Для того, кто никогда раньше не бегал, Данте здорово справлялся. Конечно, с ним я вынужден был сбавить скорость, но меня это не смущало. Мы немного поболтали и посмеялись. А потом поиграли во фрисби с Ножкой, и всё снова стало хорошо. Мне это было необходимо. И Данте тоже. Всё наладилось.
— Спасибо, что позвонил, — сказал он. — Я уже думал, что больше ты не позвонишь.
На какое-то время жизнь стала до странного обыденной. Не то чтобы я жаждал обыденного лета, но почему бы и нет. Обыденность меня устраивала.
Каждое утро я отправлялся на пробежку, потом занимался с гантелями и шёл на работу. Иногда мне звонил Данте, и мы болтали о всякой ерунде.
Он почти дорисовал свою картину и только что устроился в аптеку в Керн-Плейс. Сказал, что ему нравится там работать, потому что рядом университетская библиотека, куда можно ходить по вечерам (круто быть сыном профессора). А ещё он сказал:
— Ты бы очумел, если б увидел, кто покупает презервативы.
Не знаю, хотел ли он меня рассмешить, но ему это удалось.
— Кстати, мама учит меня водить, — сказал он в другой раз. — Но мы в основном ругаемся.
— Я дам тебе порулить моим пикапом, — сказал я.
— Страшный сон моей мамы, — заметил Данте.
Мы снова рассмеялись. Было здорово. Без смеха Данте лето не было бы летом.
В первые недели мы много болтали по телефону, но виделись редко. Он был занят. Я был занят. Но главным образом мы просто друг друга избегали. И пускай мы не хотели придавать нашему поцелую большого значения — всё-таки он был для нас важен. Призрак того поцелуя ещё долго преследовал нас обоих.
Как-то утром, вернувшись с пробежки, я обнаружил, что мама ушла. Она оставила записку, в которой сообщала, что ушла проводить ревизию продуктов в банке продовольствия. «Кстати, когда ты придёшь помогать? Ты обещал приходить днём по субботам».
Не знаю почему, но я решил позвать с собой Данте.
— Я буду работать волонтёром в банке продовольствия. Это днём по субботам. Хочешь со мной?
— Давай. А что надо делать?
— Думаю, мама всё объяснит, — ответил я.
Я был рад, что позвал его. Я соскучился. Соскучился сильнее, чем когда он был в Чикаго, хотя сам не знал почему.
Я принял душ и посмотрел на часы: времени до работы оставалось навалом. Вскоре я оказался у комода в гостевой спальне и взял конверт, на котором значилось: «Бернардо». Как же мне хотелось разорвать его и заглянуть внутрь. Быть может, открой я этот конверт — я открыл бы нечто новое о своей жизни.
Но я просто не смог. И кинул его обратно в ящик.
Весь оставшийся день я думал о брате, хотя даже не помнил, как он выглядит. На работе я постоянно путал заказы. Администратор попросил меня быть повнимательнее.
— Я тебе не за красивые глаза плачу.
Я хотел выругаться в ответ, но сдержался.
После работы я заехал к Данте.
— Хочешь напиться? — предложил я.
Он внимательно на меня посмотрел.
— Давай.
К счастью, ему хватило деликатности не спрашивать, что стряслось.
Вернувшись домой, я залез под душ и смыл с кожи запах жареной картошки и луковых колец. Папа читал. В доме было до странного тихо.
— А где мама?
— Она вместе с твоими сёстрами поехала в Тусон, навестить тётю Офелию.
— Ах да, совсем забыл.
— Так что сегодня мы вдвоём.
Я кивнул:
— Будет весело. — Говорил я без сарказма, но вышло наоборот.
Я чувствовал на себе пристальный взгляд отца.
— Что-то не так, Ари? — спросил он.
— Нет. Пойду погуляю. Хотим покататься с Данте.
Он кивнул, продолжая меня разглядывать.
— Ты какой-то не такой, Ари.
— Не такой?
— Злой.
Будь я храбрее, я бы сказал ему: «Злой? Интересно, на что же мне злиться? Знаешь что, пап? Мне плевать, что ты не рассказываешь мне про Вьетнам. Хоть я и знаю, что ты до сих пор на войне, мне всё равно — можешь о ней не рассказывать. Но меня бесит, что ты не говоришь со мной о брате. Чёрт возьми, пап, это молчание невыносимо».
Я представил, как он отвечает: «Молчание спасло меня, Ари, неужели ты не понимаешь? И откуда у тебя эта одержимость братом?»
И я парирую: «Одержимость, пап? Знаешь, чему я научился у вас с мамой? Я научился не разговаривать. Научился хоронить всё глубоко внутри себя. И ненавижу вас за это».
— Ари?
Я чувствовал, что вот-вот расплачусь и что отец это заметил. А ещё злился, что он видит всю ту грусть, которая живёт внутри меня.
Он протянул ко мне руку.
— Ари…
— Не трогай меня. Просто не трогай.
Я не помню, как добрался до Данте. Помню лишь, как ждал его в пикапе у дома.
Его родители сидели на ступеньках крыльца. Они помахали мне. Я помахал им в ответ. Мгновение спустя они оказались возле машины, и я услышал голос мистера Кинтаны:
— Ари, ты плачешь…
— Да, бывает, — ответил я.
— Давай зайдём в дом, — позвала миссис Кинтана.
— Нет.
А потом появился Данте. Он улыбнулся мне. Затем маме с папой.
— Поехали, — сказал он.
Его родители не стали меня расспрашивать.
Я просто ехал. Я мог ехать бесконечно. Понятия не имею как, но я отыскал в пустыне свое любимое место. Как будто внутри меня был компас. Вот вам тайна Вселенной: иногда наши инстинкты сильнее разума.
Я вышел из машины и хлопнул дверью.
— Вот дерьмо! Я забыл пиво.
— Нам не нужно пиво, — прошептал Данте.
— Нам нужно пиво! Нам нужно долбаное пиво, Данте! — Я сам не понимал, почему кричу. И вскоре мои крики превратились в рыдания, и я рухнул в объятия Данте, и плакал, плакал… А он обнимал меня, не говоря ни слова.
Вот ещё одна тайна Вселенной: иногда боль, как буря, появляется из ниоткуда. Самое безоблачное утро может закончиться ливнем. Закончиться громом и молниями.
Семь
Странно было жить без мамы.
Я не привык сам варить себе кофе.
Папа оставил мне записку:
Всё хорошо?
Да, пап.
Тишину дома нарушил Ножкин лай — и мне сразу стало веселее. Так она звала меня на пробежку.
Тем утром мы с Ножкой бежали быстрее обычного. Я пытался ни о чём не думать, но получалось плохо. Я думал о папе, о брате, о Данте. Я всегда думал о Данте, всегда пытался его понять и задавался вопросом, почему мы дружим и почему это так важно для нас обоих. Я ненавидел думать о вещах и людях, представлявших собой загадки, которые я был не в силах разгадать. Я постарался переключиться и подумал о тёте Офелии в Тусоне. Задумался, почему никогда её не навещаю, несмотря на то что люблю. Она жила одна, и я мог бы к ней приезжать, но не делал этого. Иногда я ей звонил. С ней было на удивление приятно разговаривать. Я чувствовал, что она меня любит, и всегда гадал, как ей удаётся показать это по телефону.
Вытираясь полотенцем после душа, я увидел своё голое тело в зеркале. Я оглядел его. Как это странно — иметь тело. Я то и дело об этом размышлял. Очень странно. Я вспомнил, как тётя Офелия однажды сказала: «Наши тела прекрасны». Никогда прежде взрослые мне такого не говорили. И я задумался: почувствую ли я однажды, что и моё тело красиво? Тётя Офелия разгадала немало тайн нашей Вселенной. Ну а я не разгадал ни одной.
Я не мог разгадать даже тайну собственного тела.
