КнигиС — Сорокин: Словарь вселенной писателя

Немедленно перекочевавший в раннюю интернет-мифологию город из рассказа «Дорожное происшествие». Наш «Джерри» — неясная цель, к которой надо идти. Только если в одноимённом фильме Гаса Ван Сента эта цель была призрачным маяком, то в произведениях Сорокина Бобруйск — это инициация, которой при этом никто не может похвастаться. Проще говоря, вопрос «был ли ты в Бобруйске?!» — это лишь нежная прелюдия к основательным тумакам.

Влипаро — самый страшный грех концептуалиста, «влипание» в текст, в идеологию, созданную автором. Дистанция — главное правило современного литературного демиурга, поскольку, стоит начать сочувствовать своим героям, мирам или изложенным идеям, ты неизбежно превращаешься в пошляка-конферансье. Самое лучшее ваше произведение пропадёт, стоит вам в него немножечко влюбиться: вы станете его героем, потеряете важное измерение. Слово это весьма удачно фонетически: его легко выкрикивать в момент, когда ваш собеседник забудется и заслушается собственным голосом. Радостное «Влипаро!» — как касание в салочках, разоблачение, фиаско, прокол.

В первую очередь, конечно, теллуровый (см. Теллур), то есть сообщающий его носителям некоторое особенное знание. Но вообще в сказочном постапокалиптическом Средневековье Сорокина гвоздь, как и молот, и любой другой инструмент — главный оплот человека, испугавшегося (и хлебнувшего горя от) технологий. Комфортный портал в понятную жизнь.

Заглавная героиня фильма Ивана Дыховичного на сценарий Сорокина — настоящая икона нашего времени. Легенда автопрома, прошедшая путь мытарств от заката советской империи до новейших девяностых, она стала настоящим воплощением русского духа: неуклюжего, но непобедимого. Не стоит сомневаться, какого пола этот символ: «идеальная» невеста, хранящая верность даже на фоне новоявленных иномарок. Сотни сюжетов, которые вокруг неё разворачиваются, схожи в главном: все уйдут, она останется. Немой свидетель эпохи, «копейка» — это самый скромный тотем новейшей России. Когда с московских улиц исчез последний ВАЗ-2101 — начался отсчёт совсем другого времени. 

Таинственный лёд, обнаруженный на месте падения Тунгусского метеорита, собирает вокруг себя довольно фашистского толка братство Света в знаменитой «Трилогии», а также даёт название зловещей корпорации LЁD. Понятная школьнику метафора в текстах Сорокина помимо очевидных коннотаций приобретает ещё и близкий к сакральному смысл. Там, где иные привыкли употреблять заезженное «прах» и «тлен», хорошо — и куда точнее — было бы ввернуть безразличное и красивое слово «лёд». В конце концов, где, как не в наших широтах, можно увидеть ледяные пустыни, ледяные сердца и хрупкость всего сущего, сравнимую именно что со льдом. Выросшие на советской экранизации сказки о Снежной королеве, мы и по сей день пытаемся сложить слово «счастье» из самого ненадёжного в мире строительного материала.

Простые, лишённые дара и таланта жители «Ледяной трилогии». По-подростковому бескомпромиссное определение тривиальных людей, видеть которых мы можем ежедневно. Надо, однако, заметить, что эта жестокая формулировка для самого автора не является объективным наблюдением. Бесконечно вынося на первый план самых третьестепенных героев, Сорокин догадывается, что мясной машиной может поначалу казаться каждый случайный попутчик. Таким образом, эта формулировка носит исключительно заклинательный, защитный характер. Уменьшая неясного приятеля до этой унизительной формулы, вы будто умаляете его на вас влияние, защищая себя от нечистой силы. Мясная машина — это любой человек, в котором не хочется разбираться, в котором проще увидеть совокупность элементов, нежели идей и мыслей. 

Пожалуй, верх эвфемического искусства Владимира Сорокина. Назвать самым заветным для советского уха словом — «норма» — регулярную порцию говна — значит обесценить опыт нескольких поколений. Возведённое в культ стремление к нормальности, нормированности и норме — суть такое же, по Сорокину, смирение перед лицом ужаса, как и норма хлеба, которая помогала выживать в самые лютые времена советской истории. Норма в его романе тоже позволяет выживать. А также делает тебя нормальным в безразличном статистическом смысле — ты как все. Все жрут, и ты — будь добр. Но если в обычной ситуации во имя сохранения рассудка и самоуважения мы стремимся эту норму оправдать, украсить и даже представить желаемой, то тут безапелляционная нота отвратительности взята не случайно — во избежание опасной романтизации. В конце концов, в своём бесконечном поиске чистого, незатасканного языка, норма — самая успешная из его находок, ведь фекалии в русской литературе до сих пор оставались самым несемантизированным понятием. 

Интуитивно понятное описательное слово, имеющее к тому же симпатичную превосходную степень — обсосиум-айя. Видимо, именно так грядущие поколения варваров будут описывать артефакты нашей цивилизации: обсосиум, говнеро. Первопроходцы Рунета, первыми взявшие в оборот этот сорокинский новояз, высказывались в том духе, что, дескать, весьма ловкие это формулировки: и не мат, а по мозгам шкрябает. 

Сегодня сказочная фантасмагория романа «День опричника» неожиданно обретает реальные черты, и не удивительно, что понятие «опричнины» вообще, и слово «опричник» в частности всё чаще употребляется безо всяких кавычек. Безумие власти, опьяняющее любую близкую царю голову, — лихая жестокость, помноженная на богатство, безнаказанность, соревновательность и псевдонациональную браваду.

Понятие, в Советском Союзе ставшее настоящей «духовной скрепой», у Сорокина приобретает все признаки почти буддистской сансары — без конца и начала, без земного прикладного смысла, — стояние, в котором растворяется даже речь: последние реплики этого произведения — сплошной набор звуков, напоминающий финал джойсовского «Улисса». Очередь — к которой надо прежде присоединиться, а уж после уточнить, «что выбросили» и «за чем стоим» — была главным обрядом нескольких поколений. Вытаскивая эту бытовую деталь из контекста, превращая знакомую нам с детства реальность в театр Беккета, Сорокин подарил нам обозначение всякому с виду бессмысленному действию, которое, смеем надеяться, упорядочивает хаос. Отныне, проснувшись поутру в дурном настроении, мы можем смело называть повторяющуюся рутину дня очередью. И слышать в том какой-то космический гул. 

Важнейшая концепция сорокинского творчества, постулирующая проникновение пира во все сферы жизни. Её, жизнь, сегодня можно описать, разбирая лишь кто кого жрёт. Признаться, так оно и есть: мы жрём чужое время, поглощаем культуру, выедаем душу близким. Особенно наглядно принцип хищного круговорота был описан в скандальном рассказе «Настя», в котором главную героиню сначала ритуально готовят, а потом употребляют в пищу собственные родственники. 

Таинственный ритуал, совершаемый главными героями произведения «Сердца четырёх». Стоило им, собравшись вместе, бросить кости — как проявлялся некий замысел, согласно которому на каждой странице романа кто-то должен был непременно умирать. Весьма поучительная история: на самом деле никакая сверхидея к концу повествования так и не проступает, но ритуал неизменно придавал этой резне осмысленность. Зато каждый раз, подменяя взвешенное решение внешней церемонией, можно называть это «раскладкой» — очень отрезвляет.

Мистическое вещество с нулевой энтропией, которое выделяют клоны гениальных писателей в романе «Голубое сало». Его действие не вполне изучено, однако ему приписываются разнообразные чудесные свойства. В некотором роде идеальное воплощение вечной русской сказки про «то, не знаю что», которое русскому уху куда заветнее прикладных и ясных технологий. За призрачное обещание всяческого счастья и исцеления в романах Сорокина могут и убить. 

Умник — изысканный смартфон, сервированный на старорусский манер. Бесконечно упражняясь в стилистическом уподоблении, Сорокин, взявшись за «Сахарный Кремль», неожиданно дал довольно пугающее название всем гаджетам — «умник». Эта на первый взгляд прямая калька с английского smartphone на деле таит в себе одну из главных пружин сорокинских романов. Там, где живые люди с гиканьем погружаются в новое Средневековье, простые бытовые гаджеты всё больше и увереннее обретают автономию. Принцип действия в чём-то похож на сообщающиеся сосуды: если где-то прибыло ума — жди его, ума, оскудение на том конце провода. Так что умник — это лишь деликатный способ назвать дураком его владельца.