Книги«Исчезание»: Отрывок
из романа без единой буквы «о»

На прошлой неделе в Издательстве Ивана Лимбаха вышло второе издание культового романа французского писателя и режиссёра Жоржа Перека «Исчезание». Книга написана в жанре липограммы — когда в произведении намеренно отсутствует одна из букв. Во французском варианте в «Исчезании» нет ни одной буквы «е» — наиболее часто встречающейся в этом языке. В русском же варианте, благодаря переводу лауреата премии Мориса Ваксмахера Валерия Кислова, отсутствует буква «о», без которой тоже сложно представить подавляющее большинство слов. Роман Перека — не просто лингвистическое упражнение. Это постмодернистский детектив о проклятии, истребляющем целый клан, рассказанный вперемешку с личными переживаниями автора, насмехающимся над обществом потребления конца XX века. Книгу, во втором издании которой также можно найти статью Перека «История липограммы», уже можно приобрести на сайте издательства. Приводим абсурдистский, но от того не менее захватывающий отрывок.

 

 

. . .

— Мы встретились здесь, — приступила Хыльга,— дабы вместе разгадать странную загадку, интригующую нас всех. За эти месяцы случились трагические и, я бы сказала, мистические вещи; как если бы фатум, направляя удары, выбирал себе жертвы среди наших друзей. Исключая незначительные факты, у нас нет никаких сведений, касающихся причин исчезания Антея и гибели Хассана. Тем не менее мы знаем, или, как нам кажется, знаем, следующее: за всем этим существует некий замысел, чью суть мы желали бы раскрыть. Нам следует держаться вместе; сведём же наши усилия, скрепим наши действия!

— Прекрасная мысль! — изрёк Август.

— Да, — кивнул Артур Бэллывью Верси-Ярн, — каждый из нас наверняка знает факты, известные лишь ему. Сличение наших сведений, сверка наших впечатлений направит интуицию и укажет путь к разгадке!

— Чудная идея! — крикнул Эймери.

— Уау! — выдала индейский клич Сиу, вкатывая тележку с бутылками, фужерами и рюмками.

Все выпили.

Эймери вызвался вещать первым, так как считал имевшийся материал весьма важным. Присутствующие в удивлении переглянулись и решили ему не перечить.

— Итак, — начал Эймери Шум, — я перечитал чуть ли не весь дневник Антея Гласа. В девяти-десяти местах я нашёл намёки на текст, призванный — как уверяет Антей — дать разгадку. Мне кажется, масса существующих в дневнике указаний делается с целью выявить не весь смысл, а лишь часть; ссылки как бы разрешают к нему лишь приблизиться.

— Да, — сказал Верси-Ярн, — Антей высказывал, замалчивая; раскрывал, маскируя.

— Larvati ibant abscuri astra sub tenebris, — вставила Хыльга, чьи знания латыни были весьма приблизительными.

— Местами, — вернулся к литературным реминисценциям Эймери, — текст напичкан ссылками на Германа Мелвила, на «Избранника» Т. Манна, на книгу Исидры Имитади, изданную десять лет назад в Аргентине. А ещё Антей цитирует Кафку, передёргивает Артюра Рембауда и касается «Хищения в серале». Или вдруг выявляется некий Белый Царь. Все эти фрагменты связывает единая и неизменная тема: явление или утрата Белизны.

— Белизны?! — взревел Август Б. Вилхард, расплескав минералку на белую скатерть.

— Белизны?! — вскричала Хыльга, перевернув вазу с фруктами.

— Белизны?! — захрипел Артур Бэллывью Верси-Ярн, закашлявшись в табачных миазмах.

— Белизны?! — взвизгнула Сиу; в зале треснули сразу три зеркала.

— Белизны, — сказал ещё раз Эймери. — Да. Белизны. Все указания упираются в Белизну. Какие же смыслы вкладывал Антей в сей термин?

Август Б. Вилхард раскрыл секретер, выдвинул ящик и вынул тетрадь в переплёте из сафьяна.

— Эту тетрадь, — сказал старик, — Антей прислал нам месяц назад, день в день.

— Значит, за три дня перед тем, как исчезнуть, — вычислил Эймери.

— Да. Тетрадь чиста: ни фразы, ни буквы; лишь реклама — как мы считаем, — вырезанная из газеты и вклеенная Антеем.

Эймери принялся листать тетрадь; все замерли, всматриваясь в неё. Все тридцать три страницы были чистые, за исключением страницы шестнадцать: на неё был наклеен рекламный текст без иллюстраций.

Эймери принялся читать вслух:

ДА СГИНЕТ ТЬМА

(«Бела» чистит всё...)

ВСЁ будет белее, светлее, чище, так как «Бела» чистит, светлит и выбеливает

ВСЁ: ваши трусы, чулки, купальники, рубашки, брюки, платья, юбки, пиджаки, жакеты.

ВСЁ будет белым: ваше бельё, ваши медицинские халаты и ваши кулинарные береты,

ваши белки, ваши бельма, ваши зубы, при стуже и в гневе губы,

ваши вина, ваш хлеб, ваши грибы, ваши цветы, ваши скульптуры,

ваш гагачий пух, ваши берёзы, ваши зимние заячьи шкуры,

ваша сантехника, ваши скатерти, ваши салфетки,

ваши бинты, ваша вата и пена,

ваша бумага, ваша карта, ваш флаг как измена,

ваши фигуры: пешки, ферзи, ладьи, ваши призраки-селениты,

ваша лейкемия с фатами, вуалями, лентами, чьи кружева нитками шиты,

ваши делириум тременс, ваши каления,

ваши стихи, ваши пятна и выделения,

ваш лён, ваш лёд, ваш лунь, ваша луна, ваш мел, ваша марля, ваша шпаклёванная стена,

ваш снег (на купюре), ваши снежинки, ваш парус в тумане, ваша сперма, ваш кефир, ваши сливки в вашей сметане,

ваш Млечный Путь, ваш бледный след, вашей пустыни звезда, среди дня, ваш немилый свет,

всё будет стирать, смывать, вымывать, чистить и вычищать, выбеливать без предела, «Бела», «Бела», «Бела»!

ДА СГИНЕТ ТЬМА

— Да, задачка для лингвиста, — в замешательстве шепнул Эймери.

— Теперь — я, — сказал Верси-Ярн, желая внести личный вклад в дискуссию. — Мне также месяц назад был прислан пакет. Без указания адресанта: ни имени, ни фамилии, ни адреса. Я сразу же решил: Антей; правда, не знаю, зачем наш друг решил скрыть имя...

— А в пакете...? — прервал англичанина нетерпеливый Эймери.

— Сейчас узнаешь.

Верси-Ярн раскрыл сумку и вытащил из неё чёрную глиняную шкатулку с белыми письменами на крышке. Некий умелый мастер не выписал, а вырезал их мастихинами, заимствуя у Жержека приём, мультиплицирующий фигурки «Жилей» («Жиль» — грустный Белый Шут с картины мастера «галантных сцен»). В результате на выцарапанных местах верхний страт (чёрная индийская тушь) был удалён, а нижний (белая глиняная глазурь) выявился, причём филигранью, в мельчайших чертах, имитируя надписи, встречающиеся в нижней части нихандзийских акварелей.

— Письмена самурайские? — прищурилась Хыльга.

— Да. Типичная катакана. Я тут же кинулся к нашему шефу, Гэдсби В. Райту; шеф свёз меня в Кембридж, где Парсифаль Ричардс дал нам латинскую транскрипцию надписи. Сейчас я вам её зачту:

Kuraki kara

             Kuraki michi ni sa

                             Usuzumi ni

             Kaku tamazusa ya

                             Kari miyura kana

— Звучит! — высказался Август.

— Перед нами, — сказал Верси-Ярн, — классическая вака, или танка. Правда написал её не великий Нарихира, а Идзуми Сикибу или менее известный Фудзивара Садаиэ (Тэйка), чей стих был включен в книгу «Хякунин Иссю», изданную к юбилею сёгуна. Эту танку Парсифаль Ричардс перевёл на французский термин в термин и удивил нас изысканным стилем; ведь если верить студенту из Нагасаки и приятелю Антея Гласа из Public Library, каждая танка имеет не менее трёх, а случается, не менее пяти, шести и даже девяти значений. Всякие нюансы и семантические переклички, дающие жизненную силу искусству танки, кажутся французу или англичанину безвкусными; значения тёмные, несуразные, приблизительные, нечёткие будут для западных читателей всегда бессмысленны. Нам требуются танки ясные, краткие, резкие, прямые, сжатые, как черта, даже если их переведут или перескажут с изрядными упущениями. Итак, среди девяти-десяти сделанных им версий Ричардс выбрал следующую:

Из сумрака путь

Нас ведёт через сумрак

Штрих нежный пера

Выявляет знак белый:

Так в небе летит буревестник

— Какая прелесть, — заметил Эймери. — Если бы сюда ещё и капельку смысла...

— Думаю, сей вклад будет незначительным, — изрекла Хыльга, прервав длинную тяжёлую паузу, нависшую над присутствующими и придавшую сцене напряжённый характер. — Все ваши материалы — газеты, рекламы, танки — упираются в ту же самую тему: все нити ведут к Белизне, у меня же всё кажется перевёрнутым. И ещё: если ваши тексты темны, сумбурны и чреваты намеками, трудными для читателя, вверенный мне манускрипт представляется ясным, утвердительным и чётким...

— И значит, — ввернул Эймери, — даёт разгадку...

— Да нет же, — вывернула Хыльга, — выслушай меня и вдумайся. В присланных мне материалах нет ни намёка, ни ссылки. Сей манускрипт — не личный труд, а дайджест из девяти-десяти вещей, написанных другими и лишь переписанных Антеем. Штуки три-четыре даже весьма известны и всё же не представляют для нас интереса...

— Нам будет легче, если ты всё же начнешь с начала, — заметил Август.

— Слушайте, — сказала Хыльга. — За неделю перед тем, как написать странную депешу и не менее странную приписку с намёками на приближающуюся гибель, Антей Глас прислал мне пакет. Я сразу же распечатала и нашла в нём следующие тексты:

а) книгу аббата Луи де Кура (пиита и академика) «Искусная смесь, или Избранные примеры серьёзных и забавных вещиц» (1725), где представлены главные вехи развития игры в шахматы, а также пересказывается случай, касающийся Тацита и вычитанный у античных писателей (кстати, если и шагреневый переплёт, и тиснение, и заставки ласкали взгляд, сам же текст был весьма слабенький);

б) десять кантилен (первые девять — русские, десятая — французская), переписанные Антеем, как мне кажется, буква в букву, без маргиналий и мет: «Дар напрасный, дар случайный...» и «Предсказатель» Александра Пушкина;

«Тучи» и «Есть время — леденеет быстрый ум...» Михаила Юрьева;

«Нам не суметь предугадать...» и «Тени сизые смесились...» Фёдра Тютчева;

«Немь лукает лучьем немным...» Велимира;

«Звуки на а бескрайни в лесах» Давида Бурлюка;

«Мужчина вышел из избы» Даниила Хармса;

«Гласные» Артюра Рембауда.

. . .

Эти тексты так или иначе — тут ямб, там дактиль— затрагивают излюбленные темы Антея: тьма, незапятнанная белизна, исчезание, заклятие. Правда, данный параллелизм — случаен...

— А других у нас нет, — заметил Эймери. — Если Антей считал нужным переписать эти тексты, не следует ли в переписывании усматривать некий план и искать некую зацепку?

— Давайте искать, — призвал Артур Бэллывью Верси-Ярн.