Искусство«Привыкла реагировать созданием масок»: Чем занимается арт-сопротивление

На полу ряд масок. Три с названиями городов — «Ирпень», «Харьков», «Буча», две с надписями «каждую смерть учесть» и «остановите войну». Все они имитируют лица, запачканные пылью и кровью. Участницы перформанса по очереди надевают маски с городами и высказываниями, формируя весьма прозрачный посыл.

«Я стала сильно переживать, когда поняла, что многих людей сейчас не хоронят, и мне захотелось рассказать об этой ситуации в формате перформанса, — рассказывает Ева-Лиза. — Я привыкла на свои внутренние процессы реагировать созданием масок, например, делала их после своего развода, сделала и в этот раз. Первоначально я хотела показать перформанс на улице и пригласить на него своих знакомых, но было понятно, что мы не успеем толком даже начать. Видеоряд по крайней мере посмотрело какое-то количество людей».

«На момент съёмки мне казалось, что любое внимание к теме и любой акционизм сейчас необходимы, — объясняет вторая участница перформанса Мария. — Было очевидно, что мы просто станем частью протестующего моря, но преодолевать страх и делать этот перформанс публичным и уличным я, как мать двоих детей, уже не находила возможным».

С начала военных действий Анна, операторка перформанса, и Ева-Лиза расклеивают стикеры по центру города. Послания на них очень прямые и немного осторожные: «На войне человек умирает», «Война убивает человека» и цифры по количеству дней «спецоперации». Это факты, с которыми невозможно поспорить людям любых взглядов, это не сводки военных действий, которые последние месяцы подпадают под закон о дискредитации. И всё же действовать приходится весьма подпольно: выходить только ночью и клеить стикеры максимально незаметно. Например, под свой рюкзак, пока сидишь на скамейке.

«Я не верю, что стикеры могут что-то поменять в сознании людей, видящих в „спецоперации“ большую цель, но для тех, кто осознаёт масштаб трагедии, стикеры покажут, что они в городе не одни», — говорит Анна.

«А я ещё боюсь забыть про *****, — добавляет Ева-Лиза. — Когда оказываюсь в центре, там всегда открыты кафе, рестораны, музыка звучит. Понятно, что необходимо набираться сил, но как будто сейчас не время забывать. Вот стикерами себе и другим жителям напоминаю».

Участницы «Несгорающего сухого остатка» ходят в знак поддержки в суды, к людям, ожидающим приговора за такой же городской активизм. Иллюзий о том, что всё можно продумать на тему безопасности, они не имеют.

«У меня во время выходов чаще отключаются эмоции, я стараюсь надеяться на некоторую удачу, что у нас обойдётся, — рассказывает Ева-Лиза. — Всё делаем насколько возможно скрытно, я понимаю, что это ничего не гарантирует. Первые два месяца военных действий постоянно представляла себя в тюрьме, теперь мне надоело представлять. Мы просто делаем».

По мнению Анны, поиск языка описания — сейчас ключевой момент. «Сложно подобрать слова для состояния постоянного ужаса и траура, — говорит активистка. — Мы можем попасть на патруль, а можем не попасть. Стикеры маленькие — вряд ли кто-то будет отсматривать камеры ради них. Сводки о военных действиях мы не пишем. С одной стороны, конечно, обходя закон о дискредитации, с другой — потому что ничего важнее того, чтобы напоминать о таком последствии военных действий, как гибель живого человека, сейчас всё равно нет».

Название «Несгорающий сухой остаток» участницы группы трактуют как определение слова «пепел», объяснение, что он представляет собой как вещество, субстанция. В некотором смысле это и про сопротивление, которое, как и этот остаток, не сгорает.

Второго марта Ануш Панина вышла на Сенную площадь. Её волосы украшали перья как аллюзия к облику Гермеса — проводника из мира живых в мир мёртвых. На голове Ануш была повязка с надписью «Сколько?». «Сколько — отличный вопрос, — говорит Ануш. — Это всегда интересно: а сколько у нас умерло? А сколько заплатят компенсацию? А сколько уже дней? А сколько потратили денег? А сколько изнасилованных? А сколько лет у нас будут фальсификации? А сколько людей избили на митингах? А сколько получает президент? А сколько получает солдат? А сколько этот солдат получал на родине?»

На спине Ануш череда объявлений, оформленных на манер объявлений о секс-работе: «НАТАША думает, что брат поехал на учения», «КИРА никогда больше не увидит папу», «МАША ждёт сына домой», «АНЖЕЛА потеряла сон, муж без вести пропал», «СНЕЖАНА прячет от мамы похоронку на брата». А спереди плакат с огромной надписью: «Зачем есть, если можно читать новости?»

Этот слоган родился на кухне. Во время дружеских посиделок зашёл разговор о расстройствах пищевого поведения. На вопрос, присуща ли ей такая проблема, Ануш ответила: «Зачем вообще есть, когда можно читать новости?» И решила делать перформанс. До этого Ануш не занималась непосредственно арт-активизмом, спецоперация внесла некоторые коррективы в её времяпрепровождение.

«В первый день ***** я вышла на улицу, осознала, что мне надоело бегать от полиции, закричала „Нет в****“ рядом с ОМОНом и уехала на восемь суток, — вспоминает Панина. — Моя сокамерница читала книгу про известную перформерку. Я сказала как-то, что тоже хотела бы заниматься перформансом. Сокамерница сказала: „Ты и так это делаешь“. Я поняла, что это вполне правда — в спецприёмнике я постоянно играла на публику, превращала все диалоги с сотрудниками в стендап. Потом я вышла на свободу и месяц читала новости. Когда „Весна“ объявила, что будет митинг, я поняла, что вот сейчас моё время делать высказывание. Не знала, что ещё я могу делать в моменте, кроме как идти на улицу и говорить».

На Сенную Ануш приехала на такси. С костюмом для перформанса и сумкой с вещами для спецприёмника. Ануш понимала, что опции остаться на свободе не будет — центр города уже заполнили отряды ОМОНа. Панина хотела попросить помощи с надеванием костюма, зашла в веганское кафе и объяснила ситуацию — получила ответ, что лучше этого не делать.

В итоге Ануш смогла надеть костюм самостоятельно и пробыть на площади достаточно времени, чтобы успеть сделать фотографии. А после была арестована.

Теперь Ануш ходит на судебные слушания к Яне Пинчук (грозит экстрадиция в Беларусь и срок за экстремизм), Саше Скочиленко, Виктории Петровой и Марии Пономаренко (проходят по делам о дискредитации вооружённых сил РФ). В суд Ануш надевает клоунский нос

«Это не помещается в привычную картину и не вызывает резкой агрессии, — объясняет свой жест Панина. — Охранник на входе спрашивает меня: „А это что-то значит?“ Я признаю, что это паллиативная мера. Судьи и прокуроры обычно не поднимают на меня взгляд: посмотрев на клоунский нос, мне кажется, невозможно не признать фарс происходящего. Правда, однажды, придя с клоунским носом, я встретила охранника, который был ещё на моём заседании, — он жестом показал фейспалм. Это было очень по-человечески, но больше ни с какими реакциями не сталкивалась. Как будто клоунский нос соответствует всему происходящему. У меня, конечно, нет ощущения, что мои перформативные практики что-то изменят в текущих военных обстоятельствах, но они создадут самый лёгкий ветер и хоть немного сместят слои внутри сегодняшнего дня. У кого-то возникнут какие-то новые мысли, и это ценно. Например, я до сих пор вижу, что многие комментируют мой перформанс за нелепый вид и хотя бы так обсуждают повестку. Для перформанса и возможности не заплатить десятью годами сейчас не очень много опций. Если буду делать ещё, то, скорее всего, один. Публичное действие имеет вес и имеет цену».

Утром 24 февраля Марта и её друг набирали в латексные перчатки алую краску и сбрасывали их в канал Грибоедова. Получался «расстрелянный» канал, напоминающий реку крови.

До «спецоперации» Марта занималась автономным культурным пространством и уличным искусством, делая работы с водой на реках и каналах Петербурга.

«24 февраля мы созвонились с командой, — вспоминает Марта. — У нас не стояло вопроса, делать или не делать сейчас протестное искусство. Мы сразу выстроили и обсудили план акций. Никакого внимания к перформансу на канале Грибоедова со стороны правоохранительных органов не было. Вероятно, потому что, с их точки зрения, стрит-арт должен заканчиваться на стенах. Хотя, конечно, те действия, которые были реальны три месяца назад, теперь полностью невозможны. Каждый раз приходится находить какой-то иной язык, чтобы описать происходящие в Украине события. Это уже своего рода лаборатория».

Через месяц Марта лежит на снегу в совсем безлюдном месте. На её лице красками прорисованы две верхние трети флага России. Нижнюю, красную, выливают на лицо и шею из ведра. Очень прямолинейно, очень просто, ещё на улице, но уже без зрителей.

«Я считаю, что улица — это первое политическое измерение для многих людей, это место, где они обнаруживают свою политическую субъектность, встречаются, о чём-то договариваются, — делится Марта. — Теперь этого пространства и голоса нет. За последние месяцы я потеряла возможность что-то делать в городе, потеряла сам город. По существующим сейчас законам художественные высказывания приводят к пятнадцати или к двадцати годам».

Из этой мысли родился следующий перформанс Марты. Художница с завязанными глазами пристраивается то к каменной ограде, то к вымощенной камнем дороге. Пробует пить вино, но не проглатывает его, вино стекает по телу и по камням.

«Выходить на митинг, конечно, сейчас не оправданное по риску действие, мы должны делать что-то другое. Я стараюсь думать о безопасности, корректировать свои действия, но всё же то, что я до сих пор не сижу, — случайность. Если активист остаётся, то мирится с мыслью, что когда-то сядет, либо же принимает тяжёлое решение уехать и помогать оставшимся. Это приводит к тому, что на амбразуру идут люди, не привыкшие постоянно подстраховываться. И теперь сидит Саша Скочиленко, сидят другие… В посадке нет ничего классного: силовики потренируются на мне скручивать человека, друзья наймут адвоката, налогоплательщики будут скидываться мне на питание. Ничего политически полезного из этого не получится. Я так не хочу, и я уеду осенью, — объясняет художница. — Власти, даже если замечают эти жесты, никогда не дают добро написать о них и дать нашим действиям символический капитал. Мы же видим, что поджоги военкоматов списывают на сгоревшую проводку.

Сейчас у наших работ есть шанс появляться только в пределах закрытой страницы в инстаграме. Мне пишут часто люди в директ, завязывается диалог. Если одного человека я вдохновляю на действие, значит, всё уже не бессмысленно.

Конечно, в моём идеальном мире каждый несёт политическую ответственность за то, что происходит в стране, и делает то, что хорошо умеет. В моём идеальном мире условная моя мама сидит на телефоне и координирует беженцев, художники делают акции, программисты взламывают государственные сайты. В реальном мире сейчас одни и те же люди координируют волонтёров, помогают беженцам, придумывают акции. И здесь становятся видны проблемы нашего общества. Когда смотрю на свой режим дня и быт сегодня, то понимаю, что это дно; когда сравниваю себя с человеком, у которого прострелен живот и он потерял ребёнка, то понимаю, что не должна жаловаться».

ФОТОГРАФИИ: обложка, видео 1 и фото 1–3 предоставлены художницами; фото 4–6 — Ануш Панина / соцсети / Андрей Бок, видео 2–3 и фото 7–9 предоставлены художницами