Ароматы«Cобери мне J’Adore
с бананом — а теперь
на лыжах»: Парфюмер Фредерик Маль о работе

Давайте поговорим о вашем новом аромате. Барочная ария Music for a While была написана композитором Генри Пёрселлом в XVII веке, и это, в общем, не самое известное широкой публике музыкальное произведение. Какая связь между английским барокко и Frédéric Malle?

На самом деле особой связи между арией Пёрселла и этим ароматом нет: я ехал по Лос-Анджелесу, слушал музыку и увидел на дисплее название трека, которое показалось мне совершенно блестящим — таким современным и абстрактным. Но если бы мой Music for a While и впрямь был бы музыкой, то скорее Филиппом Глассом, чем Генри Пёрселлом.

Хотя музыка, написанная Генри Пёрселлом на похороны королевы Марии II, та, которая была переложена для синтезаторов и использована Стэнли Кубриком в «Заводном апельсине», похожа на то, что делаем мы в Frédéric Malle. Мы берём парфюмерную классику и как бы переписываем её, заставляя звучать актуально. Взять хотя бы Musc Ravageur — это cвоего рода редакция классического Coty Emeraude (первого ориентального аромата в мире. — Прим. ред.), а Fleur de Cassie Доминика Ропьона был отчасти вдохновлён герленовским Apres L’Ondée, отчасти — Nina Ricci L’Air du Temps.

Ну хорошо, но вот представьте: люди начнут гуглить арию Music For a While, послушают её, прочтут текст либретто. А там сплошь ужасы из древнегреческих мифов: горгоны, богини мщения и прочее.

Я очень люблю приезжать в Россию. Знаете почему? Вы любопытные и хорошо образованные люди, ищете, читаете, наводите справки. Но в 99 % случаев людям не очень интересно, кто такой Пёрселл. Похожая ситуация у нас была с Portrait of a Lady. Мне очень понравилось название романа Генри Джеймса, но к сюжету самой книги аромат, вопреки тому, что думают многие российские покупатели, никакого отношения не имеет. А имеет — к самой знаменитой фотографии Ричарда Аведона, «Довиме со слонами»: такая картинка жила в моей голове, когда я работал над «Портретом».

А вообще давайте я расскажу, как у меня всё устроено. Моя работа — постепенно отсекать лишнее, чтобы композиция не превращалась в салат из сандала, роз и множества других прекрасных вещей, вот почему у нас такие точные, лаконичные формулы. И один из приёмов, которые мне в этом помогают, — постоянно держать в голове какой-то выпуклый образ и сличать работу с ним. Иногда это картинка, иногда знакомый человек, иногда несколько.

Например?

Vétiver Extraordinaire — друг моего отца. Carnal Flower — все эти особенные парижанки, которые пользуются духами с туберозой. Я всё время себя спрашиваю: «А такое моему герою пойдёт? А вот такое?» Когда я работал над Portrait of a Lady, я думал о Довиме, знаменитой модели 1950-х, о фотографиях Аведона, которые он в то время делал в Париже. По ним видно, насколько молодой американский фотограф был потрясён французской элегантностью. Мой дядя был режиссёром (Луи Маль. — Прим. ред.), и некоторые сцены из его «Блуждающего огонька» — этот грустный фильм, кстати, настоящий портрет моего отца… Так вот, там есть сцена с вечеринкой, где собрались люди, парижане, очень похожие на тех, среди которых я вырос, — и я вспоминал этих людей, работая над Portrait of a Lady. 

Насколько я понимаю, это один из ваших главных бестселлеров.

Portrait — совершенно «мой» аромат в том, что касается представлений о красоте и сексуальности. Единственное, что поначалу меня в нём тревожило, — не слишком ли он сложный для восприятия? Не слишком ли убийственно красивый? Понимаете, человек должен быть частью окружающей его жизни. Если ты не идёшь в ногу со временем, тебе будет непросто.

Сегодня люди не одеваются так, как одевались в 1940-х: покупая винтажное платье тех времён, ты понимаешь, что ткань на ощупь будет другой, будет образовывать другие складки и так далее. Сегодня немногие женщины собираются на ужин по три часа… Так или иначе ты должен быть современным. А с «Портретом» для меня всё было не так очевидно. Но я знал, что всё равно его выпущу — плевать, сделаю и всё.

А вот с Superstitious вы не перегнули палку? Мне кажется, что он слишком, убийственно, как вы точно выразились, прекрасен для нашего времени. Имея Superstitious, нужно также иметь собственную ложу в бенуаре и вообще ходить не касаясь земли. Жизнь с ипотекой и парой других кредитов в такую картину мира не вписывается.

Да, вы правы, это кутюрное платье. Кутюрное платье Альбера Эльбаза. Может, мы и переборщили: граница всегда такая тонкая, почти невидимая. Мы стараемся создавать современную классику — вещи настолько прекрасные, насколько это возможно. Лично я думаю, что Superstitious великолепен, но, возможно, вы правы.

Вы в основном работаете с парфюмерами, которые уже профессионально состоялись — Доминик Ропьон, Морис Русель и так далее…

Нет. Я встретил Доминика тридцать лет назад, и с тех пор мы росли вместе: я был новичком, он — начинающим парфюмером, и к успеху мы пришли одновременно. Но, действительно, я хотел работать с суперзвёздами парфюмерии, просто о том, что они звёзды, я уже знал, а мир ещё нет. Мы работали в одной компании, производящей отдушки: я был ассистентом президента, а они трудились в лаборатории и параллельно учили меня моему будущему ремеслу. А когда я решил создать свою марку, они меня поддержали — во-первых, знали, что я не зря ем свой хлеб, а во-вторых, я предоставил им полную творческую свободу.

Звучит как-то уж слишком идеально.

Но идеально, конечно, не вышло. В самом начале я допустил две ошибки. Почему-то решил, что все клиенты французских парфюмерных домов, которые уже давно не выпускают ничего приличного, придут ко мне — ведь мы всё делаем классно. Кроме того, я не учёл, что столкнусь с настоящим потерянным поколением. Видите ли, всех тогдашних начинающих парфюмеров (сегодня им около сорока пяти, они профессионально активны) учили собирать ароматы на потребу неразборчивой публике. Как такие ароматы делаются? Берёшь бестселлер, пропускаешь его через хроматограф (хроматография — условное жаргонное название комплексного инструментального исследования, включающего и идентификацию ингредиентов. — Прим. ред.), понимаешь, из чего он сделан, а потом говоришь своему парфюмеру: «А теперь собери мне J’Adore, только с бананом. А теперь — с малиной. А потом J’Adore на лыжах. А потом J’Adore на пляже».

В итоге ты получаешь пятьдесят «жадоров», собранных юными парфюмерами за бесценок, а те и довольны — сделали аромат в стиле Dior! Эта порочная схема породила целое поколение парфюмеров, которые ни на что не способны — не умеют работать с чистого листа, только навешивать финтифлюшки на готовые формы. Я бы и рад работать с бо́льшим количеством хороших носов, но их не так-то много.

А как насчёт более молодых парфюмеров?

Так вот, хорошая новость в том, что парфюмерам, которым сегодня, скажем, двадцать восемь, было десять, когда я запустил свой бренд. И даже меньше, когда Серж Лютанс основал свой. Эти молодые люди выросли, нюхая большую классику и ароматы Frédéric Malle, им неинтересны убогие люксовые поделки. Они выросли, мечтая о нас, они хотят учиться у Доминика Ропьона и Мишеля Альмерака, у хороших парфюмеров. Вот это поколение — им от двадцати четырёх до двадцати восьми — очень перспективное. Сложность в том, что они смотрят на меня как на Мика Джаггера. 

Но вы в некотором смысле он и есть, только в мире парфюмерии.

Ну нет, я о себе так не думаю. Они смотрят на меня как на профессора. Доминик мне как родной, Пьер Бурдон и остальные, с кем я работаю, — они мне как братья. А с новенькими отношения другие.

Вы готовы взять совсем-совсем новенького и доверить ему свой проект?

Да, один такой проект как раз сейчас живёт у меня на руке — это духи Фанни Бол (ученицы Доминика Ропьона и автора аромата Sale Gosse. — Прим. ред.).

А как вы относитесь к тому, что парфюмерия стала популярным, даже модным хобби и многие ею стали заниматься у себя дома?

Даже не начинайте. Слушайте, весь этот бизнес появился благодаря гениальному любителю — Франсуа Коти. Он изобрёл практически все парфюмерные шаблоны, до него в ароматах использовались лишь натуральные вещества, а он добавил синтетику — так и появилась современная парфюмерия. Возможно, завтра появится новый гениальный любитель и снова сломает всё, что нами построено. Но мой личный опыт подсказывает, что парфюмерия — это занятие для методичных, терпеливых, скромных людей. Чтобы ему научиться, ты должен совершить бесчисленное количество попыток, работая с хорошим наставником, это очень долгий процесс.

Я не слишком любезен с парфюмерами-любителями, потому что ни один ни разу не показал мне что-то по-настоящему оригинальное — они постоянно копируют. Есть и вторая причина: мой друг Доминик Ропьон занимается своим делом уже тридцать лет с девяти утра до восьми вечера, он им живёт и буквально дышит. А некоторые любители думают, что духи — это как приготовить салат: добавил того-сего, присыпал третьим и готово. Это просто неуважительно по отношению к профессионалам. Серьёзно, вы не представляете себе, насколько это сложное, трудоёмкое, утомительное дело. Недавно очень известный парфюмер, которого я не стану здесь называть, один из настоящих королей в нашем деле, написал мне: «Фредерик, я сошёл с дистанции. Всё это слишком сложно».

Как вы понимаете, что всё, аромат получился?

Есть чисто технические параметры, то, как духи ведут себя в деле: насколько стойкие, какой у них шлейф, как они развиваются со временем и так далее. А ещё есть история, которую ты придумал про аромат с самого начала. Когда он, идеально сбалансированный и подогнанный, становится этой историей, он готов. 

То есть на какой-нибудь шестисотый раз вы и парфюмер вдруг одновременно понимаете, что всё хорошо?

Да. Некоторые так называемые нишевые марки продают наброски, незаконченные вещи. Мы таким не занимаемся. Сделав несколько сотен версий, в конце концов мы получаем аромат, похожий на первый пробный образец — за тем лишь исключением, что в этот раз он будет по-настоящему хорош. Не просто талантливый диковатый ребёнок, а блестящий, хорошо воспитанный молодой человек.