КрасотаПотом (не) пожалеешь: Женщины
о подростковых татуировках и пирсинге
«Моя внешность и моё тело принадлежат только мне»
Полная дееспособность в России наступает в восемнадцать лет — с этого момента человек в том числе может делать татуировки без согласия опекунов. Людям более юного возраста салоны должны отказывать в услугах, если они пришли без старших или не принесли письменное согласие, но на практике, конечно, эти правила соблюдают далеко не всегда. И хотя в подростковом возрасте особенно сильно хочется проявлять себя с помощью внешности, до сих пор считается, что с возрастом люди непременно пожалеют о пирсинге или тату. Мы поговорили с пятью женщинами об их опыте ранних экспериментов, чтобы узнать, разочаровались ли они в них со временем и как окружающие реагируют на них сегодня.
Врачи, пирсеры и тату-мастеры настоятельно рекомендуют проводить любые манипуляции у профессионалов, использующих специальный инструмент, который способствует своевременному заживлению, и в проверенных салонах, соблюдающих санитарные нормы. Специалисты не советуют принимать решения о модификациях в состоянии опьянения.
даша князева
В школе у меня не было возможности что-то делать с внешностью: c одной стороны, сказывалось давление родителей и учителей, с другой — у меня попросту не было внутреннего ресурса и видения того, как я хочу выглядеть. Поэтому первые эксперименты начались после окончания школы и продолжились на первых курсах института.
Красивым мне тогда казалось то, что было самобытным, отличающимся от общей повестки. Поэтому сюда, конечно же, попадали все субкультурные стили: начиная с эмо-кидов и скейтеров заканчивая косплеерами и анимешниками. Увлечение панк-музыкой совпало с первым по-настоящему самостоятельным периодом жизни, так что всё вместе привело к желанию сделать тоннели и татуировку. Конечно, тут важно даже не то, что я их сделала, а то, что вообще решилась на это. Это был этап взросления, попытка доказать себе и миру, что моя внешность и моё тело принадлежат только мне.
Я всегда шучу, что
по размеру татуировки можно догадаться
о размерах моего юношеского максимализма
Я не жалею. Это был не просто удачный или неудачный опыт — так я нащупывала свою самостоятельность, ответственность и даже телесность. Ещё меня спасло то, что даже тогда я принимала взвешенные решения. Тоннели я сделала совсем небольшие, а для татуировки выбрала одного из лучших мастеров в Москве. К тому же татуировка в классическом олдскул-стиле — ласточки, ленты и вот это всё. Это смотрится наивно, но не вызывает у меня негатива.
Мама узнала о тату почти сразу и со временем привыкла. Папа туннели попросту не заметил, а татуировку при нём я до сих пор особо не показывала. Он, конечно, о ней догадывается, но мы оба просто не касаемся темы. Туннели я достала давным-давно, и понять, что они у меня были, практически невозможно. Об этом помню только я и только потому, что не могу носить маленькие серёжки — они попросту вываливаются.
Татуировка очень часто удивляет людей. Во-первых, своим размером. Во-вторых, она для многих совершенно не вяжется с моим нынешним видом и, главное, характером. Я всегда шучу, что по её размеру можно догадаться о размерах моего юношеского максимализма. Да, она расположена на спине — ещё одно удачное решение. Я её почти не вижу, но из-за особенности места её не особо видят и другие люди. Только если летом или в бассейне. Ну и если раньше ко мне мог подойти человек и начать расспрашивать про татуировку, то сейчас это нонсенс. Все стали спокойнее относиться, появилось понимание личных границ.
Первый раз я покрасила волосы в тринадцать лет, доведя их до рыжего цвета каким-то дешёвым «отбеливателем» из киоска около дома. Тогда всё и началось: дреды, окрашивание в розовый, белый, голубой, красный и чёрный, естественно. В то же время я захотела сделать пирсинг, но родители не разрешили. Потом запреты перестали меня волновать, и я проколола сначала пупок в двух местах, потом бровь — после меня уже было не остановить. Я проколола бровь ещё два раза у друга на кухне. Самое эпичное — пирсинг губы в туалете минского кинотеатра. Про уши даже не говорю — бесчисленные проколы, трайбл, который я сделала сама себе, небольшие тоннели по сантиметру. О татуировках мечтала и первую сделала, как только мне исполнилось восемнадцать — на следующий же день. Ни о чём не жалею! Это было классное время экспериментов, которое я всем желаю.
На моё подростковое представление о красоте влияло моё субкультурное окружение. Весь пирсинг, кроме двух серёжек, я вынула где-то в восемнадцать-девятнадцать лет, тогда же перестала краситься в яркие цвета. А татуировки продолжаю делать до сих пор и очень их люблю. У меня их больше двадцати по всему телу. Только одну я решила свести и впоследствии перекрыть — как ни иронично, но это был тот первый рисунок в виде бабочек. Он перестал мне нравиться уже через несколько лет. На самом деле эскиз мне с самого начала не был близок, но в силу возраста я то ли от стеснения, то ли ещё от чего побоялась сказать мастеру, что хочу другую татуировку.
С одной стороны, татуировка будет напоминанием о бурной молодости.
С другой — есть шанс, что в более зрелом возрасте ты будешь о ней жалеть
Процедура удаления татуировки гораздо сложнее набивания. Все фотографии в интернете c идеально чистой кожей — лукавство. По факту ты после каждого сеанса ходишь с обожжённой, покрытой красными буграми кожей. Закрывать её ничем нельзя, и выглядит всё поначалу просто ужасно, а потом остаётся бледнеющее пятно, которое почти невозможно свести до конца. Я сделала три сеанса, чтобы татуировка стала достаточно бледной, и перекрыла её новой.
У меня много татуировок, и их часто комментируют, но дурацкие вопросы в духе «а что будет с твоей кожей в старости?» задают всё реже. То ли общество изменилось, то ли я очистила своё окружение. Гораздо чаще люди говорят, что у меня красивые татуировки с интересными историями.
По своему опыту скажу, что бодимодификации лучше начинать попозже, потому что свою первую неосознанную татуировку я свела. С одной стороны, татуировка с кошкой Hello Kitty или надписью «поганая молодежь» под глазами будут напоминанием о бурной молодости. С другой — есть шанс, что в более зрелом возрасте ты будешь о ней жалеть. А может, и не будешь — это индивидуальный вопрос. Но то, что формулировать свои желания и запросы в юном возрасте сложнее, чем в зрелом, — факт. Выводить татуировки потом долго, дорого и болезненно. Кто бы что ни говорил, вернуть кожу к первоначальному состоянию чаще всего практически невозможно.
Лера Казакевич
продюсерка
Экспериментировать с внешностью я начала в одиннадцать лет, когда сделала мелирование. Было отвратительно, зато я казалась самой крутой девчонкой во дворе. В пятнадцать я пробила верхнюю губу — такой пирсинг называется «монро», в 2006-м это было жутко модно. Мама была не против, сказала: «Делай что хочешь, но только, пожалуйста, иди в салон, чтобы всё было стерильно». Я тогда уже подрабатывала, так что и на салон, и на штангу заработала сама. С «монро» я проходила недолго: на какой-то вечеринке потеряла «кружочек» и потом просто забила. Позже я начала пробивать уши — в каждом ухе по четыре дырки, вот это я уже делала «нелегально» — дома у подружки на кухне. Маму успокоила тем, что мы всё облили спиртом и подружка была в перчатках (на самом деле нет). К счастью, всё обошлось и инфекцию мы не занесли. С пирсингами на этом у меня и закончилось, пробитые пупки и языки меня не привлекали.
В то время я тусовалась на андеграундных панк-хардкор-тусовках с ребятами намного старше себя. У них всех были татуировки, и это казалось мне прям суперкрутым. Тогда я решила, что как только мне стукнет восемнадцать, я набью себе тоже. Для меня это не было спонтанным решением, я даже говорила себе: «Окей, пусть я вырасту и мои вкусы поменяются, но я буду вспоминать о своих безмятежных восемнадцати годах и о том, что была в этой движухе». Маму просто поставила перед фактом. Так что в восемнадцать на самостоятельно заработанные деньги пошла и набила себе леопардовое сердце с розовой каёмочкой и пустой лентой, потому что я не знала, что туда хочу вписать. Оставила решение на потом.
Будь у меня сейчас чистая кожа, то я бы скорее придерживалась какого-то одного стиля. С другой стороны, сумбур — это всё равно часть меня
Когда тебе шестнадцать-восемнадцать лет и ты влюбляешься в парней-музыкантов, которые забиты татуировками, то тебе хочется им нравиться — и ты наивно считаешь, что они заметят тебя, только если у тебя тоже есть татуировки. Плюс эти парни фанатели от Suicide Girls (сайт пин-ап фотографий женщин, в том числе эротических, вокруг которого образовалась целая субкультура. Не раз подвергался критике в фемсообществе. При этом его соосновательница считает себя феминисткой. — Прим. ред.). Помню, я грезила о том, чтобы быть такой же, поэтому всеми способами им подражала: рисовала стрелки и половину челки перекрасила в блонд. Выглядело ужасно. Лет в двадцать, когда татуировок стало больше одного сердечка на плече, мне под фото один парниша написал, что я прям как девушка из «suicide girls». Сказать, что я была рада, — не сказать ничего.
По большому счёту, мне никогда не нравились гламур, нежность и такая «девочковсть» с рюшами и косичками. Я всегда была немного сорванцом, поэтому то, что я когда-то попала в панк-хардкор-тусовку и начала делать татуировки и пирсинг, было предсказуемо. Ни об одной своей татуировке я не жалею. Для меня это якоря воспоминаний об определённых этапах становления. У меня даже есть татуировка на ноге, где написано просто «богиня» — её я набила в двадцать семь лет на нетрезвую голову у друга дома, в Бельгии, в свой день рождения. Татуировка предельно кривая, но мне дорого воспоминание, связанное с ней.
В итоге я переделывала только первую татуировку. Сначала я набила леопардовое сердце, потом я просила свою мастерку набить рядом тортик, потом пироженку, потом она предложила зелёного зайца. В общем, на руке получилась полная каша. В двадцать два или двадцать три я поняла, что тортики и зайчики — это прям совсем не моё и не соответствует моему внутреннему представлению о себе, поэтому решила, что буду переделывать. Пришла к мастеру, который специализируется на блэк-ворке, и сказала, мол, что можем сделать, чтобы было мрачно и без этих всех тортиков. Честно говоря, я была готова просто всё закрасить чёрным. Он предложил придать этому безобразию какую-то более оригинальную форму. Но предупредил, что нужно будет вывести контуры, чтобы они не выбивались под слоем чёрного.
Пришлось «стрелять» руку лазером. Я прошла два долгих, жёстких и болючих сеанса — ради экономии я отказалась от обезболивающего. Мне «стреляли» руку, а я терпела и страдала, даже температура поднялась. Ощущения очень неприятные, ещё раз я бы, наверное, не согласилась: и сводить больно, и заживает неприятно и долго. После этого было много сеансов перекрашивания, которые тоже оказались очень болючими — совсем другие ощущения, чем по чистой коже.
Мама спокойно относится к моим бодимодификациям — у неё у самой полностью забита голень. Она мне всегда говорила: «Лерок, твоё тело — твоё дело, наделаешь ошибок — тебе потом о них жалеть, так что просто подумай, что будет потом, если устраивает всё — пожалуйста, бей». От папы я скрывала татуировки лет до двадцати двух, потому что он достаточно консервативный человек. Но это было несложно, поскольку он живёт в другом городе и видимся мы нечасто. А повзрослев, я просто забила и решила, что пусть принимает меня вот такой, какая есть. Первое время отец меня подкалывал или пытался вскользь намекнуть, что ему не нравится. Сейчас, мне кажется, он уже просто смирился и не обращает внимания.
Люди часто не могут удержаться и комментируют татуировки. Однажды в раздевалке тренажёрного зала незнакомая девушка ни с того ни с сего спрашивает меня: «А вам было больно?» Если честно, то я не сразу поняла вообще, о чём она. Татуировки уже неотъемлемая часть меня. А иногда делают и комплименты.
Я думаю, эксперименты с внешностью — это как с университетом. Лучше принимать решение, когда ты уже сформировался как личность и понимаешь, кто ты, какой ты и что тебе нужно. Если бы я сейчас встретила себя восемнадцатилетнюю, то попросила бы немного повременить. Потому что будь у меня сейчас чистая кожа, то я бы скорее придерживалась какого-то одного стиля и не получилось бы того сумбура, что есть сейчас. С другой стороны, сумбур — это всё равно часть меня.
Александра Мельник
лингвист-переводчик
Лет в двенадцать во мне все замирало в благоговении от того, какой может быть мир вне привязок к установленной материальности. В тринадцать родители подарили мне на день рождения мои первые, культовые в те времена, мощнейшие ботинки Grinders (которые изношены почти до атомов, но до сих пор лежат в шкафу как реликвия). Они стали символом моих устремлений.
Сначала я долго наблюдала и копила впечатления, вдохновение и силы. Потом, лет с шестнадцати-семнадцати я начала делать пирсинг. Самый первый — индастриал в ухе. Комментарии со стороны были в духе «уродство, сатанизм, бред». Часто сыпались вопросы или насмешки на тему того, что это подростковые «игрушки». Родителям не нравилось — поначалу они протестовали или говорили, что это скоро пройдёт. В школе относились плохо вообще ко всему, и по возможности пирсинг нужно было прятать. Зато в институте уже не порицали элементы в внешности и оценивали исключительно отношение к учебе и производительность.
При этом мне всегда хотелось татуировки. Идея одной из них у меня чётко оформилась уже лет в четырнадцать. Но набить татуировку недёшево. Все мои татуировки принципиально сделаны только на заработанные мной деньги — это одна из причин, почему первая появилась у меня только в двадцать три. Сейчас их штук пятнадцать, и ещё многое впереди. Ни об одной из них не жалею, напротив, никакую из них не собираюсь удалять или перекрывать. Каждая — это нечто непреложное, нечто, во что вложена часть души. Я так отношусь ко всему, что делаю.
Если эксперименты с внешностью отражают метаморфозы твоей души, то ты не будешь обращаться
к ним необдуманно
Много изменений перетерпели уши — потому что хотелось попробовать всё, но остались наиболее приглянувшиеся варианты. Также почти сразу пришлось снять одну из штанг в языке, потому что со всеми было не очень удобно произносить некоторые звуки в английской речи. Все появившиеся впоследствии проколы остались неизменными и очень радуют.
Первая реакция родителей — шок и страдания. Однако со временем они всё приняли, потому что ни одна модификация не делает тебя плохим, глупым, безответственным, неквалифицированным, жестоким и т. д. Я не стираю свои способности, когда крашу волосы в яркий цвет, делаю прокол или татуировку. Родители наблюдали за мной и моей устремлённостью, за успехами и становлением, и мой внутренний стержень давал им спокойствие. Очень их люблю и благодарю за такое понимание.
Татуировки они не принимали дольше всего, по большей части из-за опасений, что я не найду «хорошую работу». Но втянулась даже моя любимая бабуля — и красила мне волосы в кучу цветов, выбривала мне ирокезы и нереальные узоры, которые придумывала сама. А мама позже приняла от меня в подарок несколько татуировок и тоже теперь красуется и радуется каждый день. Правда, некоторые из моих татуировок до сих пор вызывают у них шок, но не самим фактом их наличия, а из-за изображений или расположения — «вдруг увидят и надают по башке». Всем известно, какие нетолерантные люди могут встретиться в тёмном переулке.
Люди, причём совершенно разных возрастов, часто реагируют и на пирсинг, и на тату. Бывают как насмешки и агрессия, так и искреннее доброе изумление и восторг. Иногда захожу в магазин, и мне от абсолютно незнакомого человека прилетает прямо в лицо: «Это ж надо было так себя изуродовать!» Стою на остановке и слышу: «Дитя дьявола, костра не хватает на тебя». Бывает, иду по торговому центру, и мне навстречу летит поднятый большой палец и слова: «Какой о***й пирсинг! Уважение!» Иногда совершенно непредсказуемые комментарии говорят люди, от которых их не ждёшь, в транспорте, на почте, в поликлинике. Очень консервативные на вид прохожие оказываются настоящими авантюристами: хвалят весь мой вид или какие-то приглянувшиеся им детали, просят показать «картинку полностью», интересуются значением, рассказывают мне что-то из своей жизни, потому что у них возникла ассоциация с моей татуировкой. Некоторые просят сфотографировать то, что им понравилось.
У меня есть татуировка на корейском языке, и люди иногда с восторгом говорят, что могут её прочитать и понять. Однажды у меня был продолжительный курс лечения, и мой доктор каждый приём расспрашивал меня про татуировки, рассматривал новые, а потом тоже сделал себе одну, сказал, что вдохновился мной. Люди незнакомые, но с которыми вижусь не в первый раз, например, в парикмахерской, бывает, спрашивают, как «поживает собачка» или с нетерпением отмечают что-то новое. В транспорте, особенно в метро, люди могут и обсмеять, и познакомиться, предложить какой-нибудь проект; часто присаживаются, чтобы спросить, что подвигло, что значит, как решиться, насколько больно. Мне кажется, что в целом интереса и положительной реакции больше, чем негатива.
Препятствием к получению работы для меня была даже просто бритая голова, чего уж говорить о татуировках. Для одной из прошлых работ мне пришлось отрастить волосы и снять часть пирсинга. Но сейчас постепенно к людям с татуировками и пирсингом начинают относиться спокойнее. В некоторых сферах даже не акцентируют на этом внимание — это очень греет. Лично мне радостно было видеть в банке сотрудников с татуировкой во всю шею или с рукавом. Но для многих сфер это всё ещё скорее исключение, особенно когда речь идёт о работе с людьми.
Бодимодификация — это широкое поле для поисков и экспериментов, возможность закрепить для себя найденное и двигаться вперёд ко всему, во что веришь. Существует, конечно, мнение, что по молодости часто совершают ошибки, что часть татуировок в будущем может захотеться перекрыть. Но я думаю, что, во-первых, всё то, что ты испытывал в момент поисков, и то, к чему обращался, — это ядро, без которого ты был бы не ты и никуда бы не продвинулся. Во-вторых, если путь модификации для тебя — это инструмент творчества, если эксперименты с внешностью отражают метаморфозы твоей души, которую ты держишь в гармонии, то ты не будешь обращаться к ним необдуманно и делать то, о чём потом пожалеешь. Так, впрочем, правильно было бы относиться ко всем решениям.
Мария Каплевская
инженер-проектировщик
Первый пирсинг я сделала в тринадцать. Я училась в вечерней школе МГУ на геолога, и у меня была договорённость с родителями: если окончу год на одни пятёрки, то отец отведёт меня в салон проколоть язык. У меня получилось, и мы пошли в тату-салон на Арбате. Было весело.
Первая татуировка появилась в 2006 году, когда мне было пятнадцать, — вишни с черепами на правой руке. Поначалу я хотела две зеркальные ласточки с лентами, но когда пришла на приём к мастеру, он предложил посмотреть другие рисунки на будущее. В итоге мой взгляд упал на один из его эскизов — и я просто влюбилась в эти вишни. Они до сих пор меня радуют. Помню реакцию родителей — мама смеялась. В целом все отнеслись спокойно. Думаю, это связано с тем, что мой дедушка — художник, и все знали, что у меня с детства творческий потенциал. Момент, когда я начну экспериментировать не только с цветом волос, был вопросом времени.
Окружающие постоянно говорили, что с татуировками меня не возьмут на «нормальную работу». Но проблемы у меня были лишь два раза. Первый — в шестнадцать лет, когда я пыталась устроиться на должность продавца-консультанта в «Евросеть». В ходе собеседования надо было выйти на сцену и перед толпой других соискателей рассказать в микрофон о себе и о том, чем ты можешь быть полезен компании. Я работала с четырнадцати лет и продавцом, и промоутером. Тогда у меня был уже был пирсинг в губе. В какой-то момент меня спросили: «Ты понимаешь, что это надо будет снять?» Естественно, меня отмели на первом же этапе конкурса.
Кто-то считает татуировки «ошибками прошлого» —
ну и пусть. Это мои татуировки,
и мне с ними жить
Другой раз дело было в татуировках. Я тогда училась на пятом курсе университета и параллельно искала подработку. До этого я училась на стилиста-визажиста, у меня был нужный опыт, так что я хотела заниматься этим постоянно. Мне помогли найти вакансию в одной из марок масс-маркета, при этом достаточно молодёжной. По телефону я общалась с девушкой, скинула ей своё портфолио, она сказала: «Вау, приезжайте к нам десятого числа оформляться». Через какое-то время я получила от неё СМС: «Я нашла ваш профиль „ВКонтакте“. Это ваши татуировки?» Я спросила, проблема ли это, и получила ответ: «Представитель нашей марки не может быть в татуировках, к сожалению, вы нам не подходите». Я долго пребывала в шоке. Самое смешное, что после меня спокойно взяли работать визажистом в ГУМ в Burberry.
Терпения не хватит перечислять, сколько раз меня обзывали из-за татуировок. Постоянно спрашивают о значениях татуировок: «А что это значит»? «А зачем это сделано»? «А это больно?» и, конечно, «Что ты будешь делать в старости?». Люди старшего поколения редко акцентируют на этом внимание в положительном ключе. Единственное, мне всегда делают комплименты по поводу татуировок за границей — преимущественно на пляжах, причём в самых разных странах.
В четырнадцать-пятнадцать лет я примерно представляла свой жизненный путь и, как ни странно, примерно по нему и иду. Не вижу в модификациях в таком возрасте ничего плохого. Меня до сих пор иногда посещают мысли снова проколоть язык. Из всех татуировок мне не нравится лишь одна — её надо переделать, но мне лень.
Сейчас я работаю в далеко не творческой сфере. Последние четыре года я занималась проектированием метрополитена в качестве инженера — мои татуировки никогда никого не интересовали ни при приёме на работу, ни после. В этом деле прежде всего важен мой мозг, так что мой внешний вид не имеет никакого значения. Недавно я устроилась работать в сам метрополитен инженером. И тут тоже всем всё равно.
Кто-то считает татуировки «ошибками прошлого» — ну и пусть. Мне-то какое дело — это мои татуировки, и мне с ними жить.