Путешествия«Это свобода»:
Как путешествия по Сибири стали моей профессией

Летом папа и мой крёстный, который тоже был туристом, брали меня на сплавы, в пещеры или в горы. Такие спартанские каникулы: нужно было вставать в восемь утра, умываться речной водой, если дежуришь у костра — мешать овсянку, подгорающую в алюминиевом котле, ставить палатку и правильно собирать рюкзак, чтобы он не натирал плечи, взбираться по камням и мху на перевалы. Для многих детей всё это было мукой, а мне ужасно нравилось, хоть и было тяжело. Самое яркое впечатление детства — кедры в Западных Саянах, их выступающие из земли корни и мощные ветви, под которыми можно было спрятаться и грызть орехи. А ещё свежий запах хвои, вкус сырого, чуть подсоленного хариуса, печённых в золе шишек, смолы и черники, которую я ела горстями. И, конечно, горы. Маму озадачивало, что я не интересуюсь её помадой, не очень люблю платья и вообще «пацанка». Сейчас я понимаю, что для маленькой меня путешествия были таким сильным личным опытом, что помада и платья не выдерживали конкуренции. 

Каждый год я хожу в горы с близкими людьми. Это как воздух. Наши вылазки — это, конечно, не покорение Эвереста, но и не самый лёгкий вид путешествия. Двадцать один день дороги, сто шестьдесят километров по хребтам, ледникам, лиственничной тайге и пустыне, шесть перевалов категорий А и В, четыре бурундука и ни одного человека — так в прошлом году мы втроём сходили в Кодар и Чарские пески в Забайкалье (к слову, это одни их самых красивых мест в Сибири).

Помимо множества крутых вещей вроде чистого воздуха и воды, волнушек и голубики, горы — это ещё и овсянка на завтрак, комары, ветки кедрового стланика в лицо, град, бьющий по щекам, сырые трекинги, медвежий помёт и следы на тропе. Взамен ты получаешь пугающую тишину и красоту, которую невозможно уместить в слово, картинку или звук. Чтобы сделать фотодневник, я брала в Кодар камеру Instax. Первые четыре дня пути я лихорадочно снимала — нервничала, что на карточку 50 на 80 миллиметров не помещается то, что я вижу и чувствую. А потом, переходя реку вброд, я случайно утопила рюкзак и камеру. Это было освобождение! О том, что я интуитивно чувствовала, Сьюзен Зонтаг написала ещё в 1977 году в эссе «Взгляд на фотографию»: «Фотографирование не столько свидетельствует о пережитом опыте, сколько отвергает заведомо возможность приобретения этого опыта, подменяя его поиском объектов для фотографирования, превращая опыт в изображение, сувенир». Человек может больше доверять своему взгляду и памяти. Может, но в эпоху тотального фотографирования и визуальности не решается. 

Дикая природа — это ещё и возможность увидеть и почувствовать себя вне социальных и гендерных ролей. Это свобода. Горы и лес не спрашивают, сколько ты весишь, не оценивают размер твоей груди или бёдер. Им абсолютно всё равно, кто ты: дочь, сестра, жена, журналистка, куратор, туристка, в конце концов. Они никогда не поинтересуются, какие у тебя планы на жизнь, и «рожать-то собираешься?» Природа принимает тело, выбор и внутренний мир человека со всеми его травмами, страхами, радостью и надеждой.

Горам и лесу не интересно, сколько ты весишь, они не оценивают размер твоей груди или бёдер, не спрашивают, какие
у тебя планы на жизнь, и «рожать-то собираешься?» 

В старших классах, когда речь заходила о будущей работе, мама намекала, что «нормальная» профессия — экономист или банкир. Папа говорил: «С английским не пропадёшь». Но мне кажется, родители сами не воспринимали эти советы всерьёз, зная моё любопытство и тягу к путешествиям и рассказыванию историй. Они дали мне свободу выбора, и путешествия стали частью моей профессии.

Когда я оканчивала факультет журналистики СФУ в Красноярске, я уже работала журналисткой в нескольких изданиях: писала о кино, фотографии, событиях в городе. Но мне всегда больше хотелось брать интервью, работать «в поле», чтобы рассказывать людям истории о других. Я знала, что в Красноярске или другом крупном сибирском городе СМИ не предложат мне крутых (в моём понимании) командировок. Ехать в Москву или Петербург я не планировала, поэтому оставался вариант придумать что-то своё. И так как я интересовалась Сибирью, местной культурой, немного — антропологией и историей, я предложила редактору журнала «Сибурбия», где тогда была журналистом и региональным редактором, рассказывать о разных сибирских местах: городах, деревнях, заповедниках. Так появился проект «Сибирь и точка», который за три года превратился из небольшого проекта в рубрике «География» в самостоятельное медиа, которое делает команда друзей и коллег.

Я всегда хотела увидеть Сибирь разной, вне стереотипов про тайгу, медведей, ГУЛАГ и бесконечную зиму. Сибирь — это и про тайгу, и не про тайгу одновременно. Это огромное лоскутное одеяло, и да — terra incognita: чем больше километров ты наматываешь, тем отчётливее понимаешь, что не знаешь это огромное пространство, а километры неизвестного никогда не кончатся. Чтобы рассказать по-настоящему глубокие истории о людях, местах и культуре регионов, недостаточно читать краеведческие книжки, гуглить и рассматривать карту, попивая кофе. Нужно ехать «в поле», встречаться с местными жителями и ландшафтами. И здесь начинаются не только невероятные путешествия, но и невероятная работа — от поиска темы до публикации красивой и внятной истории на сайте, выставок в музеях и публичных лекториев.

Если говорить о рабочей кухне, то первый вызов — найти деньги на поездки. «Сибирь и точка» — некоммерческий проект, он живёт за счёт собственных вложений, грантов фонда Михаила Прохорова и небольшой финансовой помощи спонсоров и читателей. Но даже когда у нас есть деньги на транспорт и палатку, сложности не заканчиваются. Обычно я выбираю отдалённые места, крайние точки Сибири, где зачастую нет интернета, или он очень слабый, или потенциальные герои им не пользуются, где плохая сотовая связь и куда не добраться, просто купив билет на самолёт или поезд. Поэтому несколько месяцев уходит только на поиск нужной информации, телефонов, героев, мест, прокладывание маршрута и организацию экспедиции для двух-трёх человек: меня, фотографа, оператора.

Отдельная история — полевая работа. Это много общения с местными жителями, новые ландшафты, новая кухня, новый транспорт. Иногда я думаю, что «Сибирь и точка» — это как найти тайный вход в Косой переулок. Раз — и ты бродишь в полярной ночи по Диксону, общаешься с северянами о том, как песец гонял во дворе собаку, и ешь сугудай на ужин. Два — и ты в Чуйской степи на Алтае, разговариваешь с казахами о яках и верблюдах, а на национальной свадьбе тебе, как дорогому гостю, подают голову барана или угощают кровяной колбасой. Полевая работа — это одновременно и круто, и напряжённо, потому что нужно всё время держать руку на пульсе: искать розетки и вовремя скидывать на жёсткий диск гигабайты отснятого и записанного материала, искать заправки и организованно перемещаться из степи в деревню, а из деревни — в горы, примеряться к «другим мирам», переваривать новую информацию. Есть, мыться и спать, в конце концов. Для меня это и внутренняя работа: я стараюсь, насколько возможно, отстраниться от себя и почувствовать ритм, «нерв» места, увидеть, из каких мелочей складывается повседневность людей, и понять, как они мыслят, уловить запахи и звуки.

В российских СМИ сейчас крайне мало историй о регионах. Для меня это признак кризиса в журналистике: не хватает изданий, которые готовы писать о Владивостоке или Томске не только короткие новости, не хватает хороших авторов, денег на поездки и качественные фоторепортажи. А частные истории сейчас очень нужны и важны, потому что мы совершенно не знаем, не понимаем собственную страну, её людей, культуру и даже географию.

Сибирь, например, всегда понимают как что-то единое, но это в корне неверно. Поэтому я разделила «Сибирь и точку» на условные полюса: север, юг, запад и восток. Так можно хоть как-то освоить территорию, ощутить контраст между регионами. Если вы поедете на восток, в Забайкальский край, то увидите море Даурской степи, антилоп — дзеренов, которых в России больше почти нигде нет, буддистские дацаны, послушаете байки про кота манула и подсядете на бурятские буузы из рубленой баранины (если, конечно, едите мясо). На вопрос «Считаете ли вы это место Сибирью?» местные жители спокойно ответят: «Нет, мы Забайкальский край», — а беседу о бурых медведях поддержат без энтузиазма — на границе с Монголией медведи не так актуальны, как у нас в Красноярске.

Если вы решитесь отправиться на север Красноярского края, в Диксон, Дудинку или Норильск, там расскажут с десяток историй про белых медведей, цветущую в июне тундру, длинные полярные ночи и дни, лыжные походы в мае и жизнь советских полярников на зимовках. А после путешествия на юг Республики Алтай станет понятно, что круглый год жить в юрте, пасти яков, пригласить шестьсот человек на свадьбу, делать сырмаки из войлока — всё это может быть просто частью жизни. Мне нравится, что в проекте я могу показать этот контраст.

Частные истории сейчас очень нужны
и важны, потому что мы совершенно
не знаем, не понимаем собственную страну,
её людей, культуру и даже географию

В течение года мы рассказываем об одном «полюсе» Сибири. В прошлом году это был север: главным материалом стал проект об арктическом посёлке Диксоне на берегу Карского моря, самом северном в России, а ещё спецпроект о сибирской кухне. В работе — истории о кочевниках южного Алтая, репрессиях буддистов и деревянной архитектуре Томска. У гаитян есть пословица «За горами — горы» («Dèyè mòn gen mòn»), которая означает, что за одной решённой проблемой встают сотни новых. «Сибирь и точка» — это «за горами горы». Это непросто. Но кто, кроме меня самой, подарил бы мне такую работу, встречи с людьми и путешествия по Сибири?

У моей работы есть ещё одна сторона. Мне нередко приходится сталкиваться со стереотипами о женщинах и журналистике. Некоторых исследователей, у которых ты хочешь взять интервью или проконсультироваться перед экспедицией, настораживает, что ты журналистка. Доверия в обществе к нам нет, и приходится прикладывать усилия, чтобы важный для тебя разговор состоялся. Некоторым героям нужно показать, что ты не просто турист с диктофоном и что задавать вопросы — это твоя работа. 

Женщины давно уже покорили Эверест, им не нужно переодеваться в мужскую одежду, как Жанне Барре, чтобы совершить кругосветку на корабле, проехаться автостопом, увидеть мир, сев на велосипед. Но и в двадцать первом веке путешествия не всегда воспринимаются как нормальная женская практика. Стереотип, что женщина — это в первую очередь про дом, детей и хозяйство, всё ещё силён. 

Последние четыре года, что я езжу по Сибири, мама каждый август спрашивает: «Ну всё, это было последнее лето?» Ей хочется видеть меня «домашней», а себя — в окружении внуков на даче. И я каждый год поясняю, почему поездки — это важно для меня и что дети и дача — это круто, но чуть позже, в своё время. Некоторые коллеги или подруги, у которых есть малыши, после очередного лета скорее полюбопытствуют, когда мы с мужем планируем детей, чем спросят об экспедиции, из которой ты только что вернулась. Я знаю, что эти вопросы задаются не со зла. Но так или иначе они транслируют: путешествовать в отдалённые места в двадцать восемь лет, когда у тебя есть семья и дом, — это чудачество. А мне комфортно как в дороге, так и дома, как в трекинговых ботинках, так и в юбке. Женщина может вместить в себя очень много разного, парадоксального, не укладывающегося в норму. Я рада, что многие мои близкие люди понимают и принимают это, и один из них — мой муж.

Я не сразу задумалась об этом, но путешествия помогли мне глубже понять других женщин. Одним из первых мест, куда я отправилась, когда начинала «Сибирь и точку», было крошечное село Малая Сыя в Хакасии. По словам местных жителей, постоянно в селе живёт чуть больше десяти человек, но среди спелеологов и туристов это популярное место. В районе больше двадцати изученных пещер разного уровня сложности: с лабиринтами, которые можно пробежать за два часа, и с подземельями, которые не пройти и за день. Там красиво: горы, лес, река Белый Июс.

В этой поездке я познакомилась с зоологом Еленой, у которой мы с друзьями сняли домик для ночлега. Однажды я пошла к ней за дровами, а в итоге осталась на чай. Выяснилось, что Елена содержит маленький музей археологических находок, водит по подземным лабиринтам начинающих спелеологов, а ещё для Томского государственного университета занимается мониторингом летучих мышей в Археологической пещере. Для Елены и этот подземный мир, и её уютный деревенский дом с печкой, кошкой, мужем и книжными полками — равно интересные и важные части жизни. 

В Арктике привычное разделение профессий на «мужские» и «женские» и вовсе часто становится условным из-за суровости Крайнего Севера. Например, на Диксоне мы познакомились с Зинаидой и Михаилом Дегтярёвыми — пожилой семьёй рыбаков, которые «уже пятьдесят три года вместе лазают по тундре». В советское время Дегтярёвы работали на рыбзаводе и жили на зимовке в шестидесяти пяти километрах от Диксона (на севере до начала девяностых так жили многие). Но что такое зимовка в Арктике? Это деревянный дом, это баня, это «медвежье царство», это продуваемая тундра, охота на песцов в полярную ночь или ледяное море, куда нужно выходить за арктическим омулем, чиром, муксуном, нерпой, морским зайцем. Сейчас Дегтярёвы живут в посёлке и как частные предприниматели продолжают легально рыбачить, вдвоём ежегодно добывают тонны рыбы. На Севере многие женщины рыбачат, охотятся, ездят на вездеходах, ходят зимой на лыжах, справляются с экстремальными погодными условиями.

Почему бы не жить в юрте с любимым мужем и детьми в окружении фантастически красивых гор, с домашним сыром, молоком мясом, на свежем воздухе? У каждого есть свобода выбора

На юге Республики Алтай мы собирали материал о трансформации кочевого скотоводства, кочевого образа жизни казахов. Мы жили рядом с семьями, которые весь год или часть его живут в юртах в долинах рек и пасут коров, овец, коз, лошадей, яков или, например, работают на кумысных фермах. Многие казахи на Алтае — мусульмане, поэтому во время жизни на стоянке распределение обязанностей в семье чаще всего «традиционное»: на мужчине — скот, транспорт, финансовые дела, на женщине — кухня, дети, хозяйство (хотя в деревнях и поселках женщины чаще всего работают).

В последней экспедиции мы с фотографом жили на стоянке рядом с тремя молодыми семьями казахов. Казашки, мои ровесницы, первые два дня, когда мы оставались в юрте без мужчин, с недоумением спрашивали: «Почему вы ездите без мужа? Почему он отпускает вас так далеко? Почему вы живёте в одной палатке с чужим мужчиной? Почему у вас нет детей?» Меня в свою очередь интересовали их истории: почему они сразу после окончания института или колледжа не попробовали работать в городе, а выбрали семью и жизнь на стоянке и в селе? Как им удаётся в двадцать семь лет справляться с тремя или четырьмя непоседливыми детьми? Как им хватает сил, чтобы взбивать кумыс и управляться с кучей мелких дел в юрте?

Мы разговаривали, делились историями, наблюдали друг за другом, и непонимание уходило. Действительно, почему бы время от времени не покупать билет на поезд, автобус или теплоход, не садиться на велосипед или не собирать рюкзак, чтобы увидеть мир? И да, почему бы не жить в юрте с любимым мужем и детьми в окружении фантастически красивых гор, с домашним сыром, молоком мясом, на свежем воздухе? У каждого есть свобода выбора. 

В ноябре я беседовала с антропологом Светланой Адоньевой, у которой не так давно на русском языке вышла книга «Традиция, трансгрессия, компромисс: Миры русской деревенской женщины», написанная в соавторстве с Лорой Олсон. Она сказала слова, которые теперь всегда со мной: «Внутри разговора ты всё время открываешься — это и есть горизонтальная позиция, которая позволяет открывать миры. Мы заговорили — мы создали общий мир, и мы за него отвечаем. Мы носим следы друг друга». Не сувениры, не открытки, не интервью и не статьи, а вот эти следы — одна из самых ценных вещей, которые ты привозишь домой, носишь в себе. Ради них я и отправляюсь в путь. 

Фотографии: Сергей Попов, Антон Петров, Fujifilm Instax