ИнтервьюПодвиги Таус:
Как супергероиня
из Дагестана взяла премию Кандинского

↑ «Канат», 2015

Как ощущения после премии Кандинского?

Вообще-то премию получила не я, а Супер Таус, моя подруга из Дагестана. Она появилась, когда я познакомилась с иранским героем Супер Сохрабом. У него немного другая практика: почти всё, что он делает, ему не удаётся, никаких суперспособностей у него нет, только супергеройский костюм. Супер Таус, конечно, была потрясена тем, что ей дали премию: она не профессиональный художник и её карьера (если это вообще можно назвать карьерой) очень короткая.

Однажды она подменила меня на симпозиуме «Где черта между нами» в музее «Гараж», выступила там с докладом. Ещё есть ролик, записанный видеорегистратором в её машине, который циркулирует в интернете. Конечно, она очень обрадовалась, рассказала, что потратит призовые деньги на ремонт своего дома в горах. Говорит, что ей начали звонить все её родственники, поздравляют. Правда, почему-то в основном поздравляют маму, папу, мужа — всех. Это теперь заслуга рода, я бы даже так сказала.

Зачем вообще премии художнику? Что они значат для вас? 

Многие художники, особенно на ранних этапах карьеры, не чувствуют никакого отклика на свои работы. Это как чёрная дыра: ты вкладываешь свои мысли, которые даже не можешь вербализировать, надежды, свои болезненные переживания, а зритель, который встречается с этим, ничего тебе не пишет, никак не реагирует. Мне кажется, премия — это показатель реакции на твои работы. Понятно, что это всё субъективно, что есть огромное количество достойных художников, которым премию не дали: вот Женя Антуфьев даже не вошёл в шорт-лист основной номинации, хотя его выставка в ММСИ, по-моему, была просто гениальной.

Ещё это, конечно, важно с точки зрения медийности, финансирования следующих проектов. Премию могут дать и авансом. Например, я, когда выиграла премию «Будущее Европы» Музея современного искусства Лейпцига — да, звучит комично, — чувствовала, что мне дают большой аванс. Как я узнала потом, вместе со мной в конкурсе участвовали выдающиеся художники, участники выставки «Документа» и так далее — понятно, что я тогда была на совсем другом уровне. Так что это был такой аванс веры в мою практику.

Важно ли вам общаться с другими художниками?

Я обожаю чужое искусство! Вот сейчас мы с вами встретились на выставке про любовь, которую Виктор (Мизиано. — Прим. ред.) курировал. Меня это трогает и заставляет делать то, что я делаю. Когда я смотрю на работы художников, даже тех, кого уже нет в живых, у меня есть ощущение, что они меня как будто берут за руку — за руку, за сердце, — что я понимаю, что они хотели сказать, и это бессловесное общение побеждает смерть.

Когда мы пишем, мы часто цитируем других и ставим сноски — но почему-то, когда мы занимаемся искусством, мы редко говорим о художниках, которые на нас повлияли, у которых мы заимствовали методологию. Для меня искусство — это всегда набор методологий, масса отсылок к чужим работам, совмещённых с моими собственными идеями.

← «Без названия 2», 2016

Образование, которое вы получили в Голдсмитс, — это как раз про методологию?

Думаю, да. И про художественный метод, и про критическое мышление, и про умение посмотреть на то, что ты делаешь, немного со стороны. И, конечно, насмотренность. Мне так повезло, я вообще очень благодарна судьбе за то, что у меня была возможность учиться в этих университетах и возможность смотреть какие-то международные проекты. Очень тяжело развиваться по книгам, не встречаясь с искусством и не имея прямого контакта с коллегами.

Как в вашей семье отнеслись к вашему решению заниматься искусством?

Моя мама — искусствовед, бабушка была директором музея, тётя тоже директор музея. И, конечно, для меня важной фигурой был дедушка. Вообще, у меня первое образование экономическое — представляете, я отучилась пять лет на кафедре мировой экономики в РГГУ!

Помните хоть что-нибудь об экономике? 

Помню свою курсовую — она была про «Макдональдс», полностью основана на книге «Нация фастфуда». Диплом был про BBC, мне его было интересно писать. Когда я ушла с экономического, было страшно менять траекторию. Я тогда решила заняться фотографией, помню, дедушка сказал: «Ну и хорошо, я вот никогда не умел экономить». Он умел многое выразить простыми словами. Дедушка натолкнул меня на мысль о том, что экономика ничего не создаёт, не привносит, ты просто уходишь и приходишь. Единственный плюс такой работы — что ты можешь в пять часов дня о ней забыть. Когда ты занимаешься искусством, ты не можешь этого сделать.

Недавно я печалилась и рассказывала маме, что вот какие-то люди пишут комментарии в фейсбуке, даже не пытаясь понять, что я делаю. И мама сказала: «Понимаешь, слово — это самый простой код, образ гораздо сложнее». Чтобы считывать образы, нужна насмотренность, которая у меня есть благодаря моему образованию. В Дагестане нет такого отклика на мои работы, о котором я мечтаю. Мне бы хотелось, чтобы люди пытались анализировать, чтобы не было этого первичного отрицания.

Есть ли те, кого обижают ваши работы о Дагестане?

Наверное, есть. Но я всё-таки нахожусь в такой социально защищённой позиции: мне это не будут говорить в лицо. Иногда я читаю что-то плохое, но чаще всего это необоснованная критика — если бы были какие-то серьёзные аргументы, я бы задумалась. Мне кажется, мы всё ещё живём в замороженном советском времени, когда ты должен воспроизводить идеальную картину мира, и именно это считается патриотизмом. Для меня патриотизм связан с критическим мышлением, со способностью подняться над ситуацией и отнестись ко всему с иронией. Андрей Мизиано как раз по поводу Кавказа сказал, что ирония — один из первых признаков социальной рефлексии. Если её не будет, мы все останемся в каких-то простейших, примитивных отношениях без развития. 

↑ «Быстрые и Неистовые», 2011

На Кавказе плохо обстоят дела с самоиронией?

Нет, наоборот, хорошо, мне это очень нравится! Этому посвящены некоторые мои работы, например «Словарь», где я вместе с друзьями собрала разные мужские жесты, распространённые в Дагестане. Я называю их жестами перформативной маскулинности: все они неслучайны, каждый транслирует определённое сообщение. Я недавно виделась с кавээнщиком Гаджи Атаевым, и он мне показывал разные типы приветствий — их семь видов! Этот «мужской» мир функционирует очень сложно. Вот ты идёшь кому-то навстречу, и есть определённая точка, когда нужно отвести взгляд: отведёшь слишком рано — ты трус, слишком поздно — нарываешься! И люди много об этом думают, ирония и самоанализ всегда присутствуют. 

А у женщин тоже есть такие сложные перформативные ритуалы? 

Если честно, я не уверена, что хорошо разбираюсь в «женском» мире. Современные дагестанки очень разные: для кого-то хиджаб — это ограничение, а для других — форма эмпауэрмента. Ни в коем случае нельзя обобщать: я вообще не уверена в существовании стереотипных кавказских девушек с сумками Fendi. Чего хотят современные дагестанки — наверное, любви и счастья, как и все мы.

Если говорить о мире, в котором работает Супер Таус, то это очень традиционные семейные отношения. Женщины, которые живут в горах, постоянно тянут на себе гигантскую ношу, они живут чувством долга. Патриархальные убеждения сильны, и это вызывает фрустрацию у моих сверстниц. Давление присутствует на тех, кто не замужем. На вопрос «Ну что, когда дети?» до 2012 года я отвечала «Вы что, не знаете, что в 2012 году по календарю майя будет конец света, какой вообще смысл сейчас заводить детей?», а последний мой ответ был таким: «Я в съёмную квартиру рожать не буду». Я в это, конечно, не верю, но это игра, которую кто-то понимает, а кто-то нет. У людей есть определённые ценности, и мне не хочется разубеждать их или спорить — мне это не мешает испытывать любовь и уважение к моим близким. Мне кажется, нужно иметь достаточно щедрости и человечности, как у моего дедушки, чтобы из любви не разрушать мир другого человека. 

Все подвиги Таус — часть повседневной жизни: вот она ехала на машине, увидела камень на дороге, вышла, убрала его, расчистила путь, поехала дальше. Узнала историю про смотрительниц музея, которые спасли полотно Родченко, — захотела поставить им памятник, пошла искать для него место. Она говорит на очень простом языке — в этом, наверное, и заключается её сила. Она живёт в такой патриархальной, семейной, традиционной системе мира. Супер Таус окончила Дагестанский педагогический университет, живёт в горах, сейчас она работает в детском садике, у неё есть муж, дети, скот. Всё как надо.

← Запись видеорегистратора Супер Таус, 2015

У Супер Таус есть реальные прототипы?

Это собирательный образ всех женщин моей семьи, родственниц моего мужа и вообще всех, кого я встречала. Может, он немного идеализированный, но уж точно не внешне! Надеюсь, им с Супер Сохрабом удастся организовать симпозиум для реальных супергероев, может, даже гильдию супергероев. Американские супергероини очень сексуализированные, они своим видом и своим телом воплощают мощь целого государства. Супер Таус, конечно, совсем не такая: она ничего не воплощает, она крошечный человек, который просто снимает условного котёнка с дерева.

Мне очень интересно, как видео и истории про Супер Таус распространяются в социальных сетях: помню, как я неожиданно обнаружила ролик с камнем на DayTube, он там набрал под миллион просмотров. Часто вспоминаю в связи с этим историю о моём дедушке, который якобы сказал: «Не давайте мне квартиру на улице Горького, ведь её после моей смерти не переименуют в улицу Гамзатова». Когда его спрашивали, он шутил, что сам запустил этот слух. Я пытаюсь использовать ту же стратегию, для меня слухи — повод повеселиться.

С чем вы сейчас работаете, кроме видео?

Недавно я увлеклась едой! Мне нравятся произведения искусства, от которых можно взять кусочек и унести домой — в кармане или в желудке. Помню, я копалась в моём любимом архиве кинофотодокументов в Красногорске и нашла видео советской пропаганды, которое подавалось зрителям как немецкая пропаганда: там Гитлеру и его генералам дают торт с Каспийским морем из жидкого шоколада в центре, они отрезают кусок Баку, съедают — и всё это выставляется как «фашисты хотели добраться до бакинской нефти». Но потом ты понимаешь, что нет ни одного кадра, в котором есть одновременно и Гитлер, и торт, и что всё это советский фейк. Потом я увидела старинную карикатуру, где едят торт-Европу. Наверное, с этого момента я и увлеклась темой поглощения географии.

Сначала я повторила этот торт в Швеции, потом сделала торт-Россию для мероприятия Cosmoscow, потом начала коллекционировать картинки из инстаграмов дагестанских кондитерских. Там очень много тортов в виде сумок Chanel и других объектов желания. На Art Dubai я участвовала в коллективном проекте — это был ужин с тринадцатью переменами блюд, и все они представляли разные стадии любви — от влюблённости и желания до разлада и сумасшествия. Мне досталась стадия разлада, disorder; я сделала огромный свадебный торт — он сам был из дерева, а тарелки и вилки были съедобными. Кусок деревянного торта гости уносили с собой. Ещё я делала хрустальные шары из желе, которые можно было съесть вместе с шоколадной подставкой, а внутри была стёртая монета в один евро. Это такое гадание о деньгах и о будущем Европы.

В одном из интервью вы сказали, что ваше любимое занятие, помимо работы — сериалы. Про искусство мы уже поговорили, теперь давайте про сериалы: что сейчас смотрите?

В последние три месяца я была в таком аврале, что даже ничего не успевала смотреть. Я смотрю дурацкие сериалы, старые и совсем не модные: «Анатомию страсти», «Форс-мажоров», «Хорошую жену». Смотрю, чтобы отключить мозг и забыться, но в последнее время совсем не успеваю. Вчера хотела посмотреть «Анатомию страсти», но удержалась и не стала — знаю, что, если начну, на одной серии не остановлюсь.

Фотографии: Alexander Murashkin/Garage Museum of Contemporary Art, courtesy of Taus Makhacheva