Книжная полкаСпецкор
«Новой газеты»
Елена Костюченко
о любимых книгах
10 книг, которые украсят любую библиотеку
В РУБРИКЕ «КНИЖНАЯ ПОЛКА» мы расспрашиваем журналисток, писательниц, учёных, кураторов и других героинь об их литературных предпочтениях и изданиях, которые занимают важное место в их книжном шкафу. Сегодня своими историями о любимых книгах делится специальный корреспондент «Новой газеты» Елена Костюченко.
Елена Костюченко
Специальный корреспондент
«Новой газеты»
Мы не можем увидеть мир глазами другого человека, но литература помогает приблизиться к нему. Можно залезть в голову к мертвецу — ничего себе
Литература для меня перестала быть чем-то сакральным, чем занимаются только бородатые мужчины из учебников, классе в десятом. Тогда я жила в Ярославле и ходила в кружок для старшеклассников, в котором мы обсуждали современных авторов — от Виктора Пелевина до Татьяны Толстой. Я всегда много читала, но после переезда в Москву оказалось, что есть целый пласт литературы, которую любили все журфаковцы-москвичи — и которую я не знала вообще. Вся современная зарубежка от Зюскинда до Паланика. Я запаниковала. Пошла на книжную ярмарку на ВВЦ и накупила книг на две тысячи. Это были деньги на месяц от мамы. Оставшийся месяц ела гречку — делились соседки. Первые полгода в Москве я только и делала, что читала, даже не гуляла толком.
Наверное, сильнее всего на меня повлияли Стругацкие, Борис Васильев и Светлана Алексиевич. Алексиевич я узнала до её Нобелевской премии — она здорово перепахала меня лет в двенадцать. У меня до сих пор очень сложное отношение к Захару Прилепину. «Санькя» и «Патологии» — это современная классика. Его книги и жизнь вроде не противоречат друг другу, но совершенно не соединяются у меня в голове. Вроде как человек, который настолько остро чувствует, не может делать то, что он делает, и говорить то, что он говорит.
У Чехова, конечно, можно учиться бесконечно; это золотое сечение. Есть «Рассказ о семи повешенных» Леонида Андреева, есть «Красный цветок» Всеволода Гаршина. Я всё время чувствую, что мне не хватает знания русского. Упираюсь в то, что у меня недостаточно слов, чтобы описать, что я видела, что я беру не самые точные, что я не умею, не могу: это одновременно унизительное и очень отрезвляющее чувство. Описание города в «Гадких лебедях» Стругацких — для меня оно недостижимо. Хотя это не Толстой — советская фантастика.
Некоторые говорят: писателям легче, чем журналистам, они свободны от реальности, форматов и вообще берут мир из головы. Но рамки профессии на самом деле очень помогают писать. Я понимаю, что писатели живут в другом измерении, для них язык — как океан вокруг маленькой рыбы: бесконечный, страшный и родной. Мы не можем увидеть мир глазами другого человека, литература помогает приблизиться к нему. Можно залезть в голову к мертвецу — ничего себе.
Ещё чтение — это способ быстро войти в нужное состояние, отойти от тяжёлых событий, в которые регулярно попадаешь в командировках и просто во время работы. Очень часто я вижу травматичные вещи. Конечно, есть навыки, которые позволяют глубоко не «проваливаться» в чужую жизнь. Можно собраться в нужный момент, можно не рыдать, вообще не чувствовать, но всё, что я вижу и слышу, во мне, конечно, откладывается. Чтение помогает лучше, чем кино, оно основательнее.
Журналистика — совсем нездоровый вид деятельности, конечно. И когда мне тяжело, я перечитываю что-то уже известное. Мир непрочтённой книги всегда бесконечен: ты не знаешь, куда автор тебя заведёт, насколько жестоко он может с тобой обойтись. Знакомая книга не удивляет новыми поворотами, но несёт в себе успокоение: можно безопасно что-нибудь пережить. Я долго ругала себя за бесконечные перечитывания — есть же море непрочтённого. Говорят, у каждого журналиста есть список в голове. Вот и у меня. Треть книг в моей библиотеке я даже не открывала, и в этом вроде как стыдно признаваться. Но моя терапевтка убедила меня, что с таким количеством переменных в жизни совершенно нормально иметь островок устойчивости. И для меня этот островок — любимые книги.
Мир непрочтённой книги всегда бесконечен: ты не знаешь, куда автор тебя заведёт. Знакомая книга не удивляет новыми поворотами, но несёт в себе успокоение
Марина и Сергей Дяченко
«Vita Nostra»
Очень люблю современных фантастов, внимательно за ними слежу. Эту книгу я прочитала несколько лет назад и с тех пор возвращаюсь к ней примерно раз в год. Я отлично помню, как читала её впервые: открыла в браузере на работе, потом распечатала, продолжила в метро, потом дома в тот же вечер. Закончила в два ночи, и казалось, я стою внутри светового столба. Это история студентки, в жизни которой происходят странные повороты — я совсем не хочу спойлерить. «Vita Nostra» для меня роман о языке, смешении языковой и физической ткани мира. Книга многое объяснила мне о самой себе.
Натали Саррот
«Тропизмы»
Это «Малхолланд Драйв», написанный в виде книги на сорок лет раньше. Натали Саррот смотрит на мир под невообразимым углом. «Тропизм» — это термин из биологии, обозначающий подобие рефлексов у растений: как они стремятся к свету или ищут опору, раскрываются или погибают. Более общими словами, тропизмы — это реакции живого, не обладающего сознанием. Саррот концентрируется на бытовых ситуациях, но не на смысловой и не на эмоциональной составляющей. Любому нужно менять «фокусное расстояние» (мне как журналисту это вообще обязательно), и Натали Саррот для этого — лучший автор.
Ксения Букша
«Мы живём неправильно»
Эти рассказы чем-то похожи на Саррот — не тем, как они сделаны, а тем, что обе писательницы совсем иначе видят. У Букши очень простой, прозрачный русский. Её рассказы часто начинаются со случайного момента и заканчиваются в неожиданном месте — они будто бы вообще не берут в расчёт классическую модель повествования. Выглядят неловкими, случайными. Я очень люблю читать женщин, и Букша — одна из самых любимых. Я узнала о ней лет пять назад и потом увидела в Петербурге. Мы даже вроде бы прокатились на лимузине. Мир вокруг неё как-то по-другому закручивается.
Хиллари Реттиг
«Писать профессионально. Как побороть прокрастинацию, перфекционизм, творческие кризисы»
Пособие по преодолению писательского блока и перфекционизма, актуальное для людей, постоянно работающих с текстом. Можно сказать, это моя настольная книга: у меня не хватает сил на систематическую работу, но я постоянно пользуюсь описанными у Реттиг методами. Года три назад я влипла в жесточайший писательский блок и почти доконала себя — я-то привыкла определять себя через тексты и профессию. Что может быть смешнее непишущего журналиста?
Реттинг очень чётко объясняет, отчего происходит этот ступор, и предлагает пути обхода. Она пишет о системных мифах, мешающих примерно всем: вдохновение как магическое состояние, писательство как неизбежное саморазрушение и так далее. Раскладывает, из чего состоит проблема с письмом, как она связана с особенностями характера и почему писательский блок — скорее защитный механизм. Там же — про планирование времени, переговоры с издателями, базовые правила рабочей коммуникации. Сейчас я выясняю отношения с внутренним диктатором и учусь быстрее заканчивать тексты, которые мне трудно даются. Я очень благодарна за эту книгу издателям и переводчикам.
Роман Супер
«Одной крови»
Очень мощная книга Романа Супера — одновременно про рак и про любовь, про музыку внутри и внутренности нашего государства, про неизбежность и чудеса. Супер берёт страшный кусок своей жизни и рассказывает о нём очень подробно и очень честно. Он совершенно не стесняется писать, что чувствует, не боится казаться наивным и уязвимым. С автором мы одновременно учились на журфаке и потом следили друг за другом; я знала, что он пишет эту книгу, он спрашивал какие-то издательские вещи — но книга меня ошеломила.
Она ещё многим мне помогла: близкий мне человек умер от рака два года назад. Я до сих пор не могу сказать, что оставила это позади. Я заплакала с третьей страницы (там ничего пугающего ещё нет) и проревела до самого конца. Как будто заново прошла всё, но уже не одна. На самом деле это большая книга про любовь, где рак — только обстоятельство. Она ещё про доверие миру и про благодарность: я дочитала и позвонила всем любимым, чтобы сказать им спасибо.
Александр Анашевич
«Неприятное кино»
В середине нулевых у нас был взрывной расцвет поэзии (это правда), и я старалась всех читать. Сейчас стихи как-то вне общей повестки, но меня очень волнуют поэты, пишущие на русском языке. Анашевич среди них совершенно особенный: у него тёмная магия и чудеса, считалочки, музыка, которую ни с чем не спутаешь. Это очень чувственные стихи. Иногда просыпаюсь и понимаю: хочу почитать Анашевича — и читаю не отрываясь весь день. А книжка тоненькая.
Паскаль Брюкнер
«Вечная эйфория. Эссе о принудительном счастье»
Я почти не читаю философию — для меня это сложно. Эту книгу подарил друг, она сильно повлияла на меня. Брюкнер пишет, что общее стремление к счастью — диктат культуры, причём современной, а счастье является для многих из нас навязанной целью. Именно стремление быть счастливым постоянно и любой ценой заставляет людей большую часть жизни чувствовать свою «неуспешность» и «неполноценность». Сначала это шокирует, сейчас я с Брюкнером скорее согласна: необязательно быть счастливым. Жизнь хороша и без этого. Разрешая себе чувствовать разное, обнаруживаешь в себе и вокруг гораздо больше поводов для радости и спокойствия. Эта книга о том, как выключиться из соревновательной гонки за счастьем — Брюкнер расширяет рамки нормативности и вводит в них возможность честно грустить, печалиться и злиться.
Мария Беркович
«Нестрашный мир»
Это заметки коррекционного педагога, по сути рабочий дневник, иногда тетрадка стихов. Вот Беркович описывает, как она работает и дружит с девочкой, которая не говорит, не видит, не слышит и почти не ходит. И у них происходит серьёзная такая, интенсивная жизнь — со всякими страстями и радостями. «Нестрашный мир» очень двигает границы: я даже свои пальцы по-другому начала ощущать.
Ещё Маша пример того, как можно быть благодарным примерно за всё — естественно благодарным, без усилия. Я по своей работе постоянно упираюсь в вопросы, почему мир так устроен; Маша даже их не видит, хотя она постоянно спускается в бездны боли и системных несчастий. Она отвоёвывает детей у тьмы и ходит вместе с ними на другую сторону, и всё это очень увлекательно. Она уверена, что мир нестрашный. Я часто перечитываю эту книгу, когда становлюсь совсем неблагодарной: «Нестрашный мир» работает не на жалость, а на принципиально новый взгляд на человека.
Константин Седов
«Нейропсихолингвистика»
Я очень жалею, что поступила на журфак вместо филфака. Газета бы от меня никуда не ушла, но я бы понимала про родной русский гораздо больше. Время от времени я езжу на Воробьёвы горы в первый гуманитарный корпус. Там на первом этаже две лавочки. Покупаю профессиональную литературу, потом с удовольствием читаю. Такое guilty pleasure работника СМИ. Я, конечно, ничего не наверстаю и системных знаний не приобрету. Но это здорово освежает чувство языка и помогает лучше понимать какие-то скрытые его движения. Кроме того, это просто дико интересно.
Линор Горалик
«Устное народное творчество обитателей сектора М1»
Я очень люблю придуманный, сконструированный фольклор. Эту книгу мне передали в больницу — я лежала там после нападения на гей-параде и медленно теряла слух. Это было тяжело: у меня был повреждён слуховой нерв, постоянно звонили журналисты с вопросом, каково это — быть лесбиянкой, звонила мама, и это было вообще за гранью. Эта книжка — описание ада и сборник местного фольклора. Горалик вообще много думает об устройстве мира, у неё очень сложные и интенсивные отношения с богом. Звучит невесело, но это меня тогда спасло. Спасает и теперь. Книжка чумовая.