Книжная полкаАрт-активистка
Катрин Ненашева
о любимых книгах
10 книг, которые украсят любую библиотеку
В РУБРИКЕ «КНИЖНАЯ ПОЛКА» мы расспрашиваем журналисток, писательниц, учёных, кураторов и других героинь об их литературных предпочтениях и изданиях, которые занимают важное место в их книжном шкафу. Сегодня своими историями о любимых книгах делится Катрин Ненашева — художница и участница благотворительного проекта «Русь Сидящая», помогающего осуждённым и их семьям.
Катрин Ненашева
художница и участница «Руси сидящей»
Был период, когда я маниакально скупала издания НЛО, Ad Marginem и «Гаража» просто потому, что прежде не видела таких книг
У нас в семье не было какой-то особенной культуры чтения. В Краснодаре, где я родилась и училась в школе, до конца нулевых всё было очень плохо с книжными магазинами и современными изданиями. Потребность в чтении стала появляться у меня перед выпуском из школы. Думаю, это была какая-то форма местного протеста, потому что это было совсем немодно, а литература была у моих одноклассников нелюбимым предметом. Активно читать я начала после того, как приехала учиться в Москву, и резко обнаружила для себя какой-то абсолютно новый пласт культуры: выставки, спектакли и творческие встречи. Был период, когда я маниакально скупала издания НЛО, Ad Marginem и «Гаража» —просто потому, что прежде не видела таких книг. Эти хотелось трогать, нюхать, таскать в пакетах и сумках.
Сейчас библиотека у меня небольшая: из-за переездов хранить книги негде и книжную полку я свела, скорее, к набору артефактов. Моё отношение к книге как объекту и к самому процессу чтения постоянно меняется, оно ситуационно, как перформанс. Сегодня издания для меня — хранители события, что часто выражается в вырванных страницах или испачканных, изрисованных обложках. Последние года полтора я покупаю каталоги или толстые журналы. Из последнего — чёрно-белая брошюра А5, манифест неоакадемизма авторства Тимура Новикова. Самое важное место для меня, где я когда-либо находила книгу, — магазин галереи «Борей-арт» на Литейном в Петербурге: пыльные подвальные подоконники, заваленные мусором батареи, тусклый свет и редкие книги, рассыпанные на прилавках вперемешку с живописью и инсталляциями на продажу.
Я никогда не могла назвать одного любимого писателя — мне кажется, что событийно ощущение близости к тому или иному тексту постоянно меняется. Сегодня, к примеру, ты чувствуешь на разных уровнях близость к Тургеневу, завтра — к своей медицинской карте, а послезавтра ощущаешь любимыми писателями жителей психоневрологического интерната, которые оставляют послания для тех, кто существует в открытом пространстве. На момент этого разговора мой любимый писатель — Саша Серов, житель одного из московских психоневрологичеких интернатов. Он очень чуткий, и вся его речь — это литература. Из последних высказываний — как раз его обращение к людям на «свободе» (жители ПНИ ограничены в выходе в город): «Я люблю вас за красоту. За красоту». Так и называется наш общий фотоальбом.
Мне всегда была интересна жизнь и особенности исключённых групп: мне кажется, задача искусства и медиа сегодня — поиск альтернативных способов коммуникации. Таких, которые уменьшают исключённость и вырабатывают новые формы взаимодействия сообществ. Вообще, само общение с представителями разных сообщностей даёт уникальный опыт и делает вас участником неожиданных ситуаций. Сейчас меня интересует контраст «здесь и там» — между повседневностью открытого публичного поля и закрытого режимного пространства. В психоневрологическом интернате я веду маленькую фотолабораторию, где мы стремимся узнавать себя и проводить параллели с внешним миром. Именно поэтому сейчас у меня в рюкзаке появилась советская книга «Люди с недостатками развития» — её я нашла в горе выброшенной макулатуры. В издании приводятся рекомендации по общению с людьми с особенностями в развитии, причём авторы не выбирают слова и не заботятся о жёсткости тезисов.
В движении «Русь Сидящая», которое помогает осуждённым и их семьям, мы придумали медиалабораторию, в которой бывшие заключённые учатся рассказывать истории своими словами и искать для этого подходящую медиаформу: это вариант творческой реабилитации. Этот проект мы делаем с журналистом Мишей Левиным, а в лабораторию входят самые разные люди. Сейчас мы выпускаем литературно-криминальный журнал, который выйдет под редакторством человека, отсидевшего в тюрьме более тридцати лет.
Сейчас мой любимый писатель — Саша Серов,
житель одного
из московских ПНИ
Сергей Довлатов
«Встретились, поговорили»
Довлатов для меня — семейный писатель. Думаю, что в четырнадцать лет, взяв у дедушки из бара «Компромисс» в мягкой обложке, я немного переосмыслила своё отношение к чтению и писателю как таковому. Периодически мы говорили цитатами из Довлатова, и на небольшой промежуток времени они стали универсальным языком для общения в кругу семьи: шутки, добрые остроумности — вот это всё. Я почему-то очень этим горжусь!
Довлатова к нам в Краснодар привозил мой дядя, который много путешествует. Тогда в городе было довольно скудно с хоть немного современными изданиями, культура чтения сводилась, скорее, к классикам из школьной программы и подарочным книгам про Кубань и казачество. Я прочла «Компромисс» и пошла за новым Довлатовым в школьную библиотеку, где, конечно, совсем ничего не оказалось. «Иди в Пушкинскую!», — это такое массивное здание с белыми колоннами, тысячей тайных комнат и гигантскими хрустальными люстрами. Регистрироваться там можно только с шестнадцати лет. В общем, я отыскала какой-то сборник писателя в издании «Азбуки-Классики» и в начале каждого урока выкладывала его вместе со всеми учебниками и тетрадками в школе. К сегодняшнему дню почти весь Довлатов прочитан и занимает на полке отдельное место.
Даниил Хармс
«Я родился в камыше»
Никогда не расстанусь с этим изданием, хоть это и совсем обзорный материал по наследию Хармса. Тут и письма, и детские стихи, и «Старуха» — всё намешано в кучу, но довольно лаконично. В этой книге вырвана часть страниц: почему-то первые два листа «Я родился в камыше» и немного «Старухи» — кажется, судорожно хотела кому-то их дать почитать лет семь назад или вставляла в какое-то письмо. Хармс полностью перестроил моё ощущение языка в переходном возрасте: заумь быстро легла на повседневную речь, а от каких-то приёмов и словосочетаний холодило ноги. Тексты, к примеру, «Что это было?» или «Инкубаторный период», были мантрой — через цитирование, повторения и встраивание в реальность.
Станислав Ежи Лец
«Почти все»
Моя настольная книга афоризмов. В основном, здесь так называемые лецевские «фрашки» — короткие высказывания, которые могут быть в рифму, а могут и не быть. Чаще всего Ежи Лец размышлял на тему выбора и честности — ну и, разумеется, жизни и смерти. У него интересная биография: во время Второй мировой войны, находясь в концлагере, он был приговорён к расстрелу, и его заставили самому рыть себе могилу. Ежи Лец ударил лопатой эсэсовца, переоделся в его форму и поехал в Варшаву жить и работать. Про эту историю у него есть известный текст «Кто копал себе могилу?» из сборника «Непричастные мысли», который начинается с фрашки «Первое условие бессмертия — смерть». Из моих любимых, впрочем, всякий рифмованный наив типа «На дне безопасней всего: ниже нет ничего» или «Такие словечки знает язык, которым вообще не нужен язык». Эту книгу мне подарила моя подруга Вероника, сейчас она в Корее учит детей английскому.
Борис Кудряков
«Лихая жуть»
Кудряков получил премию Андрея Белого в 70-х. В сборнике премии, который я купила на одном из книжных развалов, я и прочла его текст «Сияющий эллипс». Кудряков — писатель не то что недооценённый, а, скорее, недостаточно проанализированный. Он занимался стрит-фотографией в Петербурге в 80-х, у него было прозвище Гран-Борис. Тексты Кудрякова очень фотографичны: каждый финал — это щелчок фотоаппарата, а сам текст — выведение экспозиции, постановка поз, выстраивание чёткости кадра-события. Я разбирала его для курсовой по современной русской литературе в институте, какие-то тексты-фотографии помню практически наиузуть. Саму книгу купила как раз в «Борей-арте» — это редкое издание с тиражом всего 500 экземпляров.
Паша 183
«Каталог ММСИ»
Каталог, приуроченный к выставке Паши 183 в 2014 году — первый новый каталог, который я купила. На саму выставку я не попала, поэтому, в общем-то, и взяла это издание. Хотелось иметь на полке всю историю работ Паши — тем более что документация на самом деле огромна, а каких-то граффити просто уже не существует. Я часто перелистываю эту книгу, она хорошо лежит в руках. Ну и каждый день, заходя в метро, я толкаю стеклянную дверь и вспоминаю работу Паши «Правда на правду» 2011 года, приуроченную к годовщине Путча в 91-м.
ЮнНА Мориц
«Рассказы о чудесном»
Моя любимая детская писательница. Пару лет назад в издательстве «Время» у неё вышла серия книг: это один из лучших примеров ненавязчиво и ярко иллюстрированных изданий. Книга оформлена графикой и живописью Мориц, мне нравится, как изображения здесь перетекают в тексты и наоборот — их я воспринимаю одним произведением. Эта книга уже много у кого успела побывать, и я всегда за неё очень переживаю. На форзаце подпись самой Мориц: «Нет ничего драгоценнее вашей жизни». Книгу Юнна Петровна подписала мне и моей подруге на ярмарке «Нон-фикшн» в 2012 году. Это единственная книга с моей полки, которая вообще ничем не пахнет, и мне это нравится. Такие издания должны передаваться из рук в руки, собирать слои новых историй — с записями, письмами, открытками внутри.
Андрей Белый
«Симфонии»
Читать Белого — это как слушать музыку. Обычно открываю «Симфонии» со случайно выбранной страницы, закладок не делаю. У «Симфоний», как говорил сам писатель, композиция «исключительная»: всё разделено на части, части на отрывки, отрывки на стихи. После прочтения бывает сложно отвлечься: ритм прозы Белого полностью перестраивает ощущение времени и пространства, даже походка ненадолго становится в такт этим текстам.
С самим писателем у меня отношения сложные: помню, ещё лет в пятнадцать я таскала огромный том его текстов, больше половины из них были теориями Белого о композиции, такте. Что-то высчитывала на калькуляторе, помечала карандашом в самой книге, пыталась вывернуть наизнанку то, как это сделано. Я люблю играть в разные игры со сложно устроенными текстами — хотя то, что я в них нахожу, редко можно назвать серьёзным филологическим анализом. С работами Белого мне так и не удалось пока сыграть ни в одну в игру — есть ощущение, что автор этого просто не терпит, а слова сопротивляются пометкам и знакам. Это издание «Симфоний» у меня полностью чистое — очень трепетно к нему отношусь, редко беру его с собой и, прежде чем открыть, немного медитирую. С Белым никак иначе.
Eжемесячная газета организации «Клуб психиатров»
«Нить Ариадны»
Последние новости из мира российских психиатрии, психиатрических больниц и психоневрологических интернатов. Прежде я читала издание только в pdf, а здесь удалось найти целую подборку за год. На платформе газеты разворачивается интересный обмен ролями между авторами материалов и их героями, издание создано в том числе и для того, чтобы дать голос людям с особенностями. При этом нарратив выстраивается по неожиданным моделям: повествование в репортажах ведётся от размытого «мы», а разницу между первым и третьим лицом порой найти не удаётся. Тут публикуются поэтические тексты людей с психическими особенностями, «календарь верующего» и рецепты на последней странице. Моя любимая рубрика здесь — «Случай из практики», в которой психиатры делятся всякими историями о своей работе. Можно найти рассказ медсестры из Германии о женщине, которая не говорила шестьдесят лет, или историю советского профессора, который годами не обнаруживал у пациентов шизофрению, от которой те уже лечились.
Медкарта 29-го участка
Ненашева Е-А, 15/05.94
Свою медицинскую карту я не так давно нашла дома — это карта от рождения, читаю её уже год. Вот врач фиксирует состояние моей мамы после родов, вот написано про моё пупочное кольцо, вот ежемесячные описания внешнего вида на медицинском осмотре, вот печать темрюкской типографии от 1990 года. Прочтение карты даёт мне новые ощущения о телесности и телесных связях. И это, конечно, литература. Карту я начала читать в восстановительный период после акции «Не бойся», когда месяц носила тюремную робу. Какие-то отрывки из неё легли в основу текстовой документации этой акции, которая написана по большей части как поток сознания.
Каталог выставки «Мир в наших глазах. Наивное искусство и искусство особых людей»
Свежий каталог по мотивам уличной выставки, которая прошла летом этого года в Парке им. Горького. Фонд Владимира Смирнова и участники питерской арт-студии «Перспективы» экспонировали работы своих подопечных (жителей психоневролгических интернатов) по дороге к музею «Гараж» и наблюдали за реакцией прохожих. В самом каталоге друг с другом взаимодействуют коллекции искусствоведа Ксении Богемской (признанных художников наива, если можно так сказать) и работы современных художников из студии «Перспективы». Каталог подписан Кириллом Шмырковым — тоже художником, жителем одного из ПНИ в Петергофе. Кирилл передвигается на коляске, у него космическая мимика и жесты, он обожает рыб. На каталоге он написал «Надеемся, связь не прервётся, надеемся, что вы увидите такие открытки с рыбами». Листы из каталога и правда можно вырывать и дарить как открытки.