Книжная полкаИскусствовед Александра Данилова
о любимых книгах
10 книг, которые украсят любую библиотеку
ИНТЕРВЬЮ: Алиса Таёжная
ФОТОГРАФИИ: Люба Козорезова
В РУБРИКЕ «КНИЖНАЯ ПОЛКА» мы расспрашиваем журналисток, писательниц, учёных, кураторов и других героинь об их литературных предпочтениях и изданиях, которые занимают важное место в их книжном шкафу. Сегодня своими историями о любимых книгах делится искусствовед Александра Данилова.
Александра Данилова
искусствовед
А конце 80-х
стали доступны невероятные книги — и буквально вся страна читала
Своей жизни без книг я не помню вообще: книги окружали меня с детства, и их было огромное количество. Было понятно, что все их я никогда не осилю и нужно будет предпочитать что-то одно в ущерб другому. Выбором жизненного пути я тоже, скорее всего, обязана книгам, которые всегда были рядом. Одно из самых ярких детских воспоминаний: мама, которая ругает меня за то, что я даже в сравнительно взрослом возрасте, лет до четырнадцати, зачитывалась сказками народов мира.
Настоящий интерес к литературе у меня проснулся в университете, где нужно было читать очень большие объёмы профессиональной литературы в краткие сроки. Это была история искусства, теория, критические статьи. Время, когда я училась, было специфическое: в конце 80-х стали доступны невероятные книги — и буквально вся страна читала. Я упивалась тем, что могу читать то, что мне хочется, и могу открыть для себя русскую литературу начала века, никогда не публиковавшихся западных авторов и художников, о которых говорили мало или не упоминали вообще. Это был самый интенсивный период моей жизни: информация аккумулировалась впрок, а книги проглатывались одна за другой — многие из них были на языке оригинала. Одно из самых мучительных воспоминаний того периода — чтение Лакана на английском: в моём тогдашнем читательском опыте разницы языков не существовало, хотя я завидую современному поколению, которое может читать то же, что и я тогда, но в хорошем переводе.
В юности было большое увлечение поэзией Гумилёва, Блока, Брюсова и Ахматовой, которое грозило перерасти в профессию, но я вовремя остановилась. Я собиралась заниматься искусством Серебряного века и стилем модерн в том числе. Я писала целый ряд работ, посвящённых синтетическому пространству культуры Серебряного века, где живопись пересекалась с поэзией, плавно переходила в архитектуру: в какой-то момент контекста стало слишком много. Я была настолько погружена, что читала всю периодику того времени — журналы типа «Зодчий» и «Нива». Так я достигла состояния гезамткунстверка и сильно захотела чего-то принципиально другого. В тот же момент я заинтересовалась авангардным искусством начала XX века. Но увлечение американским искусством 60-х годов и литературой того времени привело меня к поп-арту, битникам и Апдайку.
Есть несколько авторов, которых я очень сильно люблю, но которые очень тяжело даются мне психологически. Приближение, трагический разрыв и постоянная внутренняя необходимость возвращаться к этим авторам — это я чувствую с Набоковым и Достоевским. Они не приемлют быстрого наскока, техники проглядывания по диагонали. В ситуации с Набоковым это, скорее всего, связано со структурой языка — густой, требующей внимания. Достоевский настраивает на размышление — не только обобщённо философское, но и чисто филологическое. Если говорить о смаковании текста, я бы назвала Андрея Белого и роман «Петербург», который написан совершенно фантастическим языком. Второй автор, завораживающий и очень интересный по построению и образам, по сложности фраз — это Гоголь. А вот стихи Гумилёва, красивые, сложные и образные, написаны очень простым языком — их лёгкость поражает.
Сам процесс чтения всегда был для меня непростым. Бывает, что я долго подступаюсь к книгам — мне трудно начать читать. Но когда меня захватывает, мне так же трудно остановиться — легко могу прочитать книгу запоем за ночь. Для меня литература всегда была сферой эмоционального переживания, хотя сейчас читать ради удовольствия и для себя стало редкой роскошью. Художественная литература всегда давала мне некую степень свободы, отдельный романтический мир, куда можно было перемещаться из профессионального и загруженного сухими текстами пространства.
Когда меня захватывает, легко могу прочитать книгу запоем за ночь
Сьюзен Сонтаг
«Против интерпретации»
Редко происходит встреча с писателем, который радикален не только в своём тексте, но и в жизни. В своё время меня поразил язык Сьюзен Сонтаг. Её сложные и критические тексты написаны абсолютно понятными словами. Она свободно читается на английском, и от неё нельзя оторваться, ты заворожён течением мысли и самой структурой текста, которая (что редко для критики и теории) не препятствует чтению. Мне тяжело читать её в переводах, потому что эта лёгкость утрачена, и в переводном тексте я ощущаю буксование в языке, которого не было в оригинале.
Я познакомилась с Сонтаг, когда нашла ссылку на «Заметки о кэмпе» — абсолютно завораживающий текст, в котором есть и свободная интерпретация термина в пространстве культуры, и смешение на нескольких страницах Оскара Уайльда с Гретой Гарбо и Кривелли. Сонтаг создаёт новое пространство, в котором рождается новый персонаж: он вдыхает зловония выхлопной трубы и получает от этого удовольствие. Мне близок подход Сонтаг в том, что для того, чтобы заниматься каким-то предметом, тебе требуется, во-первых, его любить, а, во-вторых, этот предмет должен тебя оскорблять. Так начинается настоящее исследование.
Cécile Whiting
«A Taste For Pop: Pop Art, Gender
and Consumer Culture»
Для меня как профессионала это очень важная попытка взглянуть на ситуацию изнутри, а не с высоты сегодняшнего времени — в книге много культурологии и деталей контекста. Куратору нужно совмещение нескольких точек зрения и понимание контекста, в котором существует искусство, — это важное условие качественной работы. Уайтинг смотрит очень широко, погружается в атмосферу журналов, дизайна, моды, бытовых привычек, которые дают ей иные точки отсчёта и позволяют сделать очень интересные выводы о связи, допустим, художника Тома Вессельмана и кухонной американской культуры, нового общественного пространства и триумфа потребления.
Jonathan Fineberg
«Art after 1940»
Понятно, что книг с подобными названиями, вероятно, несколько десятков, но я выбираю эту, не самую очевидную. Для меня это идеальный справочный материал, который очень плохо известен в России. Все важные течения в искусстве второй половины XX века даны здесь в тесной взаимосвязи и очень правильной пропорции: теория соседствует с комментариями о важных произведениях и насыщенной фактологией о жизни художников и ключевых моментах в их биографии.
Георгий Кизевальтер
«Эти странные семидесятые, или Потеря невинности»
Любая выставка для куратора сопровождается интенсивным чтением, и подготовка выставки о московском концептуализме была одной из самых напряжённых и насыщенных в этом смысле. За несколько месяцев я прочла десятки прекрасных книг о 70-х, интервью с художниками авторства Тупицыных, самиздатовские статьи и машинописные тексты того времени. Но эта книга показалась самой интересной. Сам подбор героев, их взаимоотношения внутри издания презентовали целый срез эпохи. Они давали новое ощущение от времени, которое я проживала в состоянии глубокого детства. Воспоминания набирали объём, мемуары Владимира Мартынова, Леонида Бажанова и многих других проливали свет на эпоху, которая была настолько важна для неофициального искусства.
Харуки Мураками
«Подземка»
Книга, которую мне трудно рекомендовать и которая не сказать чтобы вдохновляет, но она стала для меня важной поворотной точкой. В пик модности Мураками, когда его читали все и по любому поводу, эта книга как-то случайно появилась у меня дома: я взяла её с полки и провела с ней пару дней — классическая ситуация вынужденного чтения. Описание атак в токийском метро было для меня очень трудным чтением, настоящим испытанием. Но благодаря этой книге внутри меня сформировалось собственное пространство, возникла какая-то иная шкала ценностей. Все коллизии перед открытием сложного выставочного проекта, с которым напрямую книга никак не была связана, переживались совершенно иначе; все вернисажные проблемы и тревоги казались смешными и парадоксальными. Эта книга перевернула меня. Она дала ощущение внутреннего спокойствия, которое позволяет не реагировать на раздражающие мелочи.
Клайв Стейплз Льюис
«Хроники Нарнии. Лев, колдунья
и платяной шкаф»
Эта книга жила на моей детской полке как магическое произведение с невероятными иллюстрациями братьев Траугот. Я вернулась к ней в студенческом возрасте, когда стали появляться другие книги этого автора: были опубликованы все «Хроники», эссе Льюиса и его знаменитые «Письма Баламута». Тогда я прочитала Льюиса совершенно иначе: я никогда не отдавала себе отчёта, насколько он христианский автор и какую историю он рассказывает методом детской сказки. Мысль Льюиса о том, что неважно, какой дорогой ты идёшь, а важно, как ты по ней прошёл, показалась мне очень точной, и с тех пор я внутренне берегу её, живу вместе с ней.
Ханс Рихтер
«Дада – искусство и антиискусство»
Книга Ханса Рихтера – это не только самая полная история дадаизма как художественного течения. Это очень увлекательный и живой рассказ, который перебивается подробностями и, как теперь уже понятно, частично додуманными историями. Художник, писатель, прекрасный режиссёр и очевидец описываемых событий, Рихтер создаёт собственное пространство искусства, в котором все — живые, настоящие, парадоксальные, сложные и страшно интересные. Это странное произведение, находящееся между критической статьёй, научным исследованием и художественной литературой, — идеальное сочетание фундаментальности и творческого вымысла.
Джон Апдайк
«Гертруда и Клавдий»
Эта не совсем типичная книга Апдайка, в которой он не говорит о современности, а, скорее, пытается вести постмодернистскую игру, попала ко мне первой. Роман Апдайка — это «Гамлет» под другим углом зрения, мастерская манипуляция с сюжетом и языком английской литературы. Почему Апдайк? В изучении истории американского искусства 60-х годов мне не хватало литературы того времени, и я обратилась к Апдайку, я искала текстуальные параллели к поп-арту, которым плотно занималась. До сих пор не могу себе объяснить, почему литературоведы Апдайка называют поп-артом в литературе, но любовь к этому автору прошла через половину моей жизни.
Жан Бодрийяр
«Система вещей»
Бодрийяр затрагивает в этой книге одну из самых серьёзных проблем ХХ века — тему общества потребления. Он говорит о контексте культуры потребления и застрагивает несколько важных аспектов отношения к предмету и предметности в XX веке: символическая роль предмета, идея утраты предметами объективности и функциональности, превращение предмета в символ. Всё это философ подробно анализирует в описании западной культуры. Антропоморфность предмета, который рассматривается и как статусная вещь, и как составная часть личности, — очень верное замечание Бодрийяра, которое он высказывает понятным, лёгким языком. В отличие от многих других философов, Бодрийяр одновременно не теряет полёта мысли и очень легко усваивается.
Константин Бальмонт
Рассказы
Проза Бальмонта — самые странные вещи, что мне доводилось читать. С одной стороны, в них есть магический язык Константина Бальмонта, красивый, мелодичный, выверенный до звука. С другой стороны, непередаваемо дикое пространство фантастических историй, где живут тривиальные сюжеты. Это литературный треш: клишированность и злоупотребление тропами. «Только любовь», «Злые чары», «Хоровод времён», «Кровавые лгуны» — названия говорят сами за себя, и даже продолжать уже, кажется, не нужно.