Книжная полкаКуратор «Гаража» Екатерина Иноземцева
о любимых книгах
10 книг, которые украсят любую библиотеку
НА WONDERZINE ДАВНО ЕСТЬ ПОСТОЯННЫЕ РУБРИКИ, где девушки рассказывают о своих любимых нарядах и столь же любимой косметике. Теперь мы запускаем новую серию, в которой будем расспрашивать журналисток, писательниц, ученых, кураторов и кого только не об их литературных предпочтениях и об изданиях, которые занимают важное место на их книжных полках. Сегодня у нас в гостях куратор международных программ Музея современного искусства «Гараж» Екатерина Иноземцева.
Екатерина Иноземцева
Куратор музея современного искусства «Гараж»
Читаю
я постоянно,
в любых обстоятельствах. Очень часто
с карандашом
Как ни странно, у меня нет ностальгических воспоминаний, связанных с детским чтением, хотя по семейным легендам я возмутительно рано научилась читать. У меня были две заповедные книги, которые в результате превратились чуть ли не в магические объекты, потому что расстаться с ними было решительно невозможно, — это «Три толстяка» Олеши и большая, невероятного серого цвета книга Януша Корчака «Король Матиуш Первый». Последняя пугала меня лет до восьми, я приходила в состояние абсолютного ужаса каждый раз, перелистывая страницы, даже не читая их, а только просматривая картинки с одиноким мальчиком — королем с огромными глазами. Отчетливо помню мамино увлечение Цветаевой и вообще всем русским серебряным веком: она мне читала наизусть Ходасевича, Сельвинского, Северянина, конечно, чуть ли не всю Цветаеву, Маяковского. Кажется, ритмическое ощущение стихотворного текста, родом именно оттуда, от очень естественного сожительства поэзии и ежедневного хода жизни.
Дальше всё случилось самым стремительным образом, да так, что я оказалась на филфаке МГУ, на романо-германском отделении. Со специализацией тоже определилась довольно рано и совершенно однозначно: всю мою филологическо-академическую жизнь благодаря блистательной Джульетте Чавчанидзе я занималась немецкой литературой рубежа XVIII–XIX веков. В результате всё это обратилось в диссертацию и научную степень, которая была присвоена на моей кафедре, среди очень важных для меня людей, в максимально бескорыстной, по-настоящему академической атмосфере. Вообще в мою бытность и чуть раньше кафедра зарубежной литературы на филфаке была совершенно уникальным явлением: самая свободная, мощная, со смелыми преподавателями и профессорами, которые просто заново открывали огромные пласты гуманитарного знания, поощряя в нас интерес и безумный энтузиазм «вновь обращенных». Вспомнить только Карельского, Дмитриева, Косикова!
На самом деле мне сложно рассуждать о чтении как о занятии, для которого я нахожу время или силы или создаю специальную ситуацию: я профессионально травмирована, если угодно, то есть читаю я постоянно, в любых обстоятельствах. Очень часто с карандашом. Читаю на трех иностранных языках, любое путешествие или командировка оборачиваются очередными томами. Мои черепки — это, конечно, книги. В свое время была потрачена уйма денег и сил на покупку библиотечных шкафов со стеклами (пыль — главный враг!), которых мне бы хватило хотя бы лет на 5–7, со съемными полками, конечно. Потому что каталоги выставок, как правило, не влезают вообще никуда.
«Ткач и визионер»
Михаил Ямпольский
Чтение Ямпольского совпало с моментом приобретения собственного академического языка, его мучительного обнаружения. Хотелось такой же ясности, особого отношения к факту в истории культуры, умения свободного, но мотивированного с ним обращения. Я веровала в отдельные главы этой книги, восхищаясь архитектурной стройностью логических конструкций. После этой книги и по ходу возвращения к ней менялось мое отношение и к истории искусства, из которой исчезло время, последовательность перехода от одного к другому. Думаю, благодаря «Ткачу и визионеру» человек способен сформировать особую чуткость по отношению к самым разным явлениям в истории культуры, воспринимая их как насущный опыт, непосредственное переживание.
«Комната Джейкоба»
Вирджиния Вулф
Вулф я читала взахлеб, практически сразу всё и, конечно, дневники. Сфотографировали эту книгу из популярной серии «Азбуки классики», которая вся затрепана по сумкам. Эти книги стоили совсем недорого — как раз под студенческий бюджет. Вулф для меня — наряду еще с 3–4 авторами — безусловная проза, язык которой меняет саму структуру реальности, усложняя ее, устраивая какие-то складки, выпады, паузы.
«Три прыжка Ван Луня»
Альфред Дёблин
Это, конечно, про профессиональный интерес, про титанический труд переводчиков, потому что это один из самых сложно устроенных текстов Дёблина. Вязкий, тягучий, с которым бесполезно бороться, нужно уловить его ритм и переживать буквально физически. Отдельный интерес связан с комментариями к этой книге и предисловием, которые были подготовлены блестящими германистами Ниной Павловой и Александром Маркиным. Не помню, вышла ли уже тогда книжка дневников Маркина в «Колонне», но я была преданным анонимным читателем журнала Untergeher и страшной поклонницей Бернхарда, в пубертатном порыве разделяя мизантропию австрийца. И Маркина.
«Избранное. Историческая поэтика и герменевтика»
Александр Михайлов
Германист, музыковед, искусствовед, переводчик Хайдеггера Александр Викторович Михайлов, которого я никогда не знала, одна из немногих абсолютных для меня фигур. То есть абсолютных в полном смысле слова. Вероятно, это самое значительное явление в российской гуманитарной науке, фигура общемирового масштаба. С его текстами связана масса откровений, открытий, переживания чуда, восхищения. Он демонстрировал тот тип знания и компетенции, которая сегодня кажется почти невозможной; в его работах нет приблизительного, неточного, своеволия или случайных допущений. Михайлов соразмерен и сомасштабен своим героям, оттого так мощно, иногда болезненно его переживание.
«Дневники и письма»
Николай Пунин
Эта книга, кажется, давно стала библиографической редкостью. Мне ее привезли из Израиля, и с тех пор я ею очень дорожу. Меня меньше всего интересовал любовный сюжет Пунин — Ахматова, хотя в книге опубликованы прекрасные фотографии и, естественно, вся переписка, образец любовного эпистолярного жанра. Мне же было очень важно почувствовать тип рассуждения и способ действия одного из самых блестящих русских искусствоведов и музейных деятелей Николая Николаевича Пунина.
«Сборище друзей, оставленных судьбою»
Антология
Видимо, по той же линии «библиографических редкостей» проходит и эта книга с удивительной страницей вместо подборки стихотворений Александра Введенского. На этой странице объяснялось, что уже когда «настоящее издание было подготовлено в печать», В. Глоцер, представляющий авторские права наследника А. Введенского, выставил невыполнимые условия публикации. Впервые изданные тексты обэриутов Хармса, Липавского, Друскина в формате антологии выглядели почти по-сиротски в отсутствие Введенского. Однако это не отменяет важности и значительности факта выхода этой книги: благодаря ей я открыла Липавского.
«Илья Чашник»
Василий Ракитин
Я буквально оплакиваю исчезновение издательства «Русский авангард» (RA), в котором выходили профессионально подготовленные монографии, посвященные художникам русского авангарда. Например, Илье Чашнику в исполнении Василия Ракитина, который, следуя заветам русской формальной школы, избавляет нас от туманных искусствоведческих рассуждений и спорных выводов, предлагая систему тщательно проверенных фактов, которые провоцируют самостоятельное размышление и особый тип удовольствия от чтения.
«Memories
of a collector»
Giuseppe Panza
Довольно значительное место в моем шкафу и в жизни (я не про фетишизм) занимают выставочные каталоги и бесконечные книги по искусству, но перечисление любимых в этой категории превращается в совсем другой жанр. Поэтому вот вам воспоминания блистательного человека, знатока, коллекционера, итальянца, который собрал феноменальную коллекцию американского искусства. Я очень хочу, чтобы однажды эта книга появилась на русском, потому что это увлекательная история о бескорыстной любви.
«Разговоры
о русском балете»
Павел Гершензон, Вадим Гаевский
Отдохновение для сердца и физическое удовольствие от текста. Знатоки, которые бесконечно убедительны в своем знании и иногда легком высокомерии. Сложно придумать более привлекательную комбинацию.
ARTEMPO
Формально это каталог первой части выставки из трилогии, организованной голландским антикваром и коллекционером Акселем Вервордтом. По существу — великая выставка, которая на долгие годы стала образцом и породила огромное количество подражаний и эпигонских версий. Для меня оказалась ключевым опытом восприятия пространства и выстраивания визуальных соответствий. Каталог — уникальный пример, когда синхронизировались сама выставка и сопровождающее ее издание. Которое не объясняет, не комментирует, а продолжает выставку в двухмерном пространстве.
