ИнтервьюИван Дорн
о любви без любви, снобизме и маме

Не так давно мы уже писали об одном из лучших русскоязычных альбомов этого года «Randorn». Иван Дорн вместе со своей командой за несколько лет стал чуть ли не самым главным поп-артистом современности: его одинаково любят и снобы, и музыкальные каналы. На «Randorn» команда Дорна пустилась во все тяжкие и поэкспериментировала с десятком разных стилей, так что получилась действительно крутая пластинка, где каждый может найти себе что-то по душе. Мы расспросили Ивана о том, почему он специально не пел о любви, каково работать с родственниками и почему он перестал читать комментарии в соцсетях.

Я хотела бы начать с названия альбома. почему все-таки «Randorn»?

Когда мы начали понимать, какие стили входят в альбом, оказалось, что обозначить их каким-то одним вектором невозможно. Так что мы начали прыгать от того, что у нас всё случайное: набор песен, их порядок, жанры. Изначально и название должно было быть «Случайный». Но как-то мой друг Гена, который снимал документальный фильм «Невоспитанные», ввел «случайно» в гугл-переводчик и второе, что ему выпало, — это «random» — и сказал, что можно круто поиграться с этим словом. И я подумал, что вот оно, точно. И в эту же секунду утвердил название.

А почему такой разброс по стилям музыкальным получился? Специально задумывали так работать?

Да, потому что нас четверо. У каждого из нас есть какие-то предпочтения и разное музыкальное воспитание. Когда мы вместе начинаем искать правильные истоки для написания, у кого-то в голове они рождаются раньше, и тот, кто успел придумать первым, решает, от чего мы будем отталкиваться. У Pahatam родился фанковый какой-то биток — мы слушаем: черт подери! Четко, круто, давайте сделаем фанк, у нас все-таки нет фанка. Потом, хопа, у меня появляется какой-то рисуночек, и он похож на «Невоспитанный», я говорю: чуваки, давайте сделаем хаус! И так мы отталкивались от себя и от того, что внутри. Это такая коллективная работа. Если первые три песни, в принципе, можно было еще как-то соединить в одну струю, то потом мы уже просто вошли в кураж и начали даже специально делать разные стили.

А как вообще твоя команда собралась?

В 2011 году мне позвонила девочка и сказала: «Там у одного паренька день рождения, — а я как раз ушел из группы «Пара нормальных», — ему нравится, как ты поёшь, он хочет, чтобы ты выступил». Да, говорю, без проблем, сколько лет? «Четырнадцать лет парню, родители устраивают ему день рождения — через неделю будет корпоративчик, приезжай». Я на свою голову взял и согласился, но у меня не было ни материала, ни того, с кем его играть. Соответственно, я быстро начал скрести по сусекам, наткнулся и на Рому (Роман BestSeller — Прим. ред.), который давным-давно мне предлагал что-то вместе сделать, и Pahatam, в котором я сразу заподозрил своего диджея и битмейкера. Лимонадный Джо уже попозже, ко второму альбому подтянулся. За десять дней мы настреляли кучу материала и выступили на корпоративе. Потом через неделю, кстати, мы выступили у его родного брата 12-летнего на дне рождения с той же программой.

Первыми зрителями, получается, были дети.

Да, и прошло успешно. Более того, я именинника, который стал невольным виновником рождения дорнобанды, даже не видел. Я не помню, как он выглядит, потому что видел только его торчащие кроссовки из-под стола — он набухался еще до нашего выступления. И ему понравилось, представляешь?

Еще бы. При этом у меня стойкое ощущение, что, хоть вы с самого начала все вместе, проект «Иван Дорн» всё еще не воспринимают как группу людей.

Ну, все-таки мы проект называем «Иван Дорн», а не группа «Дорн и ребята». Это моя инициатива — упоминать всех серых кардиналов моей музыки за моими плечами. Соответственно, когда я говорю о себе, я говорю «мы». Просто для того, чтобы парням не было обидно и они понимали, что кроме денег есть еще и пацанский респект.

Но им не обидно?

Нет-нет. Им было бы обидно, если бы я говорил о себе как о единоличнике.

При этом как группу вы не хотите вместе сделать проект?

Нет смысла, они же в моем проекте воплощают все, что могут сделать круто. А сами по себе они делают свои отличные вещи. Pahatam у нас сейчас один из ведущих диджеев и музыкальных продюсеров, выпускается на западных лейблах. Рома переписал уже, наверно, всему шоу-бизнесу треки. И Лимонадный Джо тоже начинает один работать.

У Лимонадного Джо отличный псевдоним, очень американский. Вы вообще западные по своей музыке ребята, насколько комфортно вы себя с ребятами чувствуете на русскоязычной поп-сцене?

До недавнего времени мне было, в принципе, комфортно среди других артистов, даже прозападных здесь, потому что чувствовали, что отличаемся. Делаем для себя — и это главный козырь. Люди видят, как мы балдеем от собственных треков на сцене, чувствуют, что гонимся не за количеством, а за качеством, говорят: «Черт подери, не видели такого ни у кого». А сейчас нам уже дышат в пятки, потому что музыкальная платформа начинает стремительно двигаться в нашем и не только направлении. Теперь есть последователи и намного заметнее те, кто давным-давно уже существовали: Tesla Boy, Pompeya, On-The-Go… И нам не хочется отставать.

Всё равно они немного другого формата. Они раньше на «Муз-тв», грубо говоря, не выступали и аудитория у них меньше.

Ну да. Я думаю, что виновник моего появления на «Муз-ТВ» — это все-таки русский язык. Потому что если бы я пел на английском, думаю, вряд ли бы там оказался. И я вряд ли бы занимал видную нишу.

По-русски при этом тоже тяжело петь.

Уже нет. Я дико стеснялся русского языка всегда. Ты же воспитывался Западом, совершенно другими течениями, более мелодичным английским языком. А тут начинаешь пытаться делать то же самое и понимаешь, что язык не слушается и никто это не воспринимает так, как ты хочешь, — и начинаешь винить в этом себя и русский язык — единственный, которым ты в совершенстве владеешь. Тогда мне пришло в голову, ну, грубо говоря, манерничать и произносить всё немного ватно, невнятно. Приходилось спиливать все эти угловатости за счет своего произношения. После этого, наверно, все и начали говорить, что я пою с 8=> во рту.

Но, я так понимаю, это еще на уровне слов. Я читала, что ты сначала слова подбираешь, смотришь, как они на музыку ложатся, а потом уже думаешь над смыслом.

Иногда есть, конечно, заглавная идея, но это просто абстракция. Поэтому я больше отталкиваюсь от каких-то слов: «дом-дом-дом», «дверь», какое-то дикое словосочетание, а потом оно вытекает во что-то, но на втором альбоме уже не так. Я перестал стесняться русского языка, потому что как-то утвердил его в себе и нашел его певучесть. Стал рискованнее, а риск — это развязность, которая позволяет мне отталкиваться не только от слов, звучащих мелодично, но и мыслей, которые я могу воплотить. Поэтому мы смело подошли к антилюбовной тематике.

То есть сознательно решили, что даже если песни про любовь будут приходить, строго скажете себе «нет»?

Да-да. И даже если мы понимали, что здесь круче всего зайдет «про любовь» — всё равно не делали.

Надоело про любовь?

В моем исполнении не очень. Я хочу как раньше, как «Машина Времени», «ДДТ». За смысл, за идею, как Высоцкий.

При этом у тебя в песнях прослеживается своя драматургия, целые небольшие истории.

Абстрактно сочинить не про любовь я не могу: будет это некрасиво, я не Блок и не Земфира, поэтом себя не считаю. Единственное, что я могу, — это употреблять какие-то свои институтские навыки. Там нам и сценарий преподавали, и драматургию, и режиссуру. Мы были в здании кинофакультета, поэтому, в принципе, мне всё это очень близко — и журналистика в том числе. Так что со сценарными моментами мне было намного легче.

А ты не хотел бы написать сценарий для фильма когда-нибудь?

Хотел бы, но я понимаю, что это нереально. Я настолько самокритичен, что первая страница будет каждый день переписываться. Но если бы я взялся за сценарий, это была бы ситуативная комедия — такая шекспировская комедия положений в стиле Уэса Андерсона. И если бы снимал, то тоже бы как он, мне очень нравится его геометрия, цвета, отсутствие внутрикадрового монтажа, смена характеров — всё это очень круто.

У тебя же в сентябре был фильм как раз — ты играл в нем, правда.

Я так им не горжусь! Считаю, что мои роли — это моя ошибка. Хотел себя попробовать в кино, все-таки в институте учился, актерский нам преподавали. В итоге я понял, что лучше не надо было: я не могу по прочитанному сценарию понять, будет хорошо или плохо. Только на съемках понял, что попал в какое-то болото и медленно-медленно погружаюсь в говно. Просто буду молчать о том, что я где-то снимался, — мне дико стыдно за это всё.

Больше не планируешь экспериментировать с кино?

Я до последнего фильма больше не планировал, но предложили сценарий — и я подумал, что оправдаю предыдущую роль, сделаю в этот раз лучше, — но нет, вышло только хуже. Так что наверно, скорее всего, может быть... Вероятнее, не буду.

Пробовать себя в новом — это же вообще твой подход. Не бояться, не стесняться.

Да, только, конечно, это было не ново, а старо, не хочу больше. Разве что снять кино!

Как Уэс Андерсон.

Да! Или Милош Форман. Как Клинт Иствуд.

А себя будешь как Клинт Иствуд снимать?

Вот когда сам буду снимать, тогда да.

У тебя в альбоме несколько тем прослеживается, есть несколько песен про спорт. Это какая-то близкая тебе штука?

Я бальными танцами занимался, многие виды спорта пробовал, достигал успеха даже. В какой-то момент пришлось выбирать: или песни петь, или спортом заниматься, — так что про спорт я теперь только тексты пишу. Вообще чемпионаты по футболу смотрю с удовольствием, интересуюсь матчами, люблю олимпиады. Физически касаюсь сейчас только парусного спорта: когда наступает лето, берем яхты и начинаем ходить. Я с детства за ним наблюдаю, потому что у меня папа заслуженный мастер спорта и заслуженный тренер Советского Союза, вся терминология для меня привычна. Когда мне говорят «вира спинакер», я сразу знаю, в чём дело. Но им бы заниматься профессионально не хотел — буду про него лучше петь.

Про любовь не будешь петь, а про парусный спорт будешь?

Про парусный точно буду. Да и про любовь спою, конечно, но хочется, чтобы она тоже была нелюбовными словами. Как война без войны — вот так же хочется о любви без любви.

У меня ощущение, что вообще к песням у тебя такое же отношение, как к спорту.

Однозначно. В принципе, к моему музыкальному призванию у меня какое-то спортивное отношение, хочется идти вопреки, хочется преодолевать, чтобы понимали все, что есть когорта артистов, а есть отдельные ребята разные, с которыми тоже можно пообщаться.

Я еще инстаграм твой смотрела…

Лайки, взаимные подписки!

Да, там еще суперсредство от курения рекомендуют. Так вот, кажется, что ты с фанатами хорошо и по-доброму общаешься.

Раньше был добрее и общительнее. Я так абстрагировался от соцсетей, что, посмотрев через полгода, что у меня происходит в инстаграме, сильно удивился. Люди, которые отвечают за него, какую-то херню выставляют, так что две последние фотографии сам выложил. Мы поддерживали все соцсети, «ВКонтакте» я общался с подписчиками, на гастролях показывали аудитории, какие мы закулисные. Но потом захотелось концептуальности какой-то — я стал слишком доступный. Захотелось загадочности, своего личного пространства, поэтому начал всё пресекать и минимально обращать внимание на призывы «вот, раньше с нами общались, а теперь нет». Я общаюсь песнями. Есть люди, чьи комментарии мне интересны, но большинство — нет.

А отрицательные? Не задевает снобизм в твой адрес, пренебрежительное отношение к поп-музыке?

Да, снобизма много. Раньше задевало, а теперь нет — теперь только стимулирует. Фундамент раньше у снобизма другой был, а сейчас снобизм — это тренд: не любить всё вокруг — это хорошо. Раньше снобизм был более весомый. Но мы немножко побеждаем — даже нашим альбомом. Вот 10 минут альбом в сети лежит, а уже пошли комментарии: «А, сдулся», «Говно». Потом через два-три дня начинают писать: «Я беру свои слова обратно». Черт, я встречал снобизм и всё остальное, но так чтобы «я беру свои слова обратно» — такого не было, а мы встретили — и это круто. Так что мой рецепт того, как с ним бороться, — это пытаться как-то проще относиться к происходящему.

Я знаю, были вопросы к твоей фотосессии с блэкфейсом — где ты в образе Хендрикса. Многие увидели в этом расизм.

Да я всегда хотел быть черным на самом деле, как только начал слушать альбомы Майкла Джексона и всех остальных культовых темнокожих. Потом, когда понял, что я могу экспериментировать, позволять себе такие выходки, я решил рискнуть — хотя бы просто для себя. Смотреть на себя черного и понимать, каким я мог бы быть, — во мне течет черная кровь. Я всегда говорю, что они лучше: лучше поют, лучше двигаются. Если бы я имел в виду какой-то расистский намек, то я бы, наверное, положил на пень голову какого-то темнокожего и стоял бы рядом с окровавленным топором. А так я сам перевоплощаюсь в черного, какой же здесь расизм — вообще я политкорректен максимально. Я не имел в виду ничего похожего на блэкфейс, но, чувствую, после такой фотосессии меня в Америку не пустят.

А у тебя при этом есть стилист?

Постоянного нет. Каждый раз с разными экспериментируем. Я понял, что он мне нужен, когда мне сказали, что я хреново одеваюсь, потом я и сам это увидел. Дело даже не в том, что делаю это специально — просто не придаю этому значения. Для меня одежда — это очень второстепенная, даже третьестепенная вещь; мой внешний вид важен для тех, кто со мной работает. Так что на концертах я не позволяю себе выглядеть кое-как.

Я думала, будет ровно наоборот, что для тебя стиль — способ самовыражения.

Отнюдь, одежда для меня, скорее, утилитарна.

Еще я заметила, что в инстаграме у тебя периодически мелькал Дарт Вейдер. Это потому что ты «Звездные войны» любишь?

Мой друг — фанат Дарта Вейдера. И, как-то переслушивая наш альбом, мы подумали, а было бы прикольно в масках Дарта Вейдера выйти и чтобы звучало это вступление «там-там-там там-та-дам там-та-дам»! Мы купили маски и выходили, путая публику, поскольку они не догадывались, кто именно Иван Дорн. И весь первый альбом мы презентовали в масках. Второй будем темнокожими (смеется).

Во втором альбоме, кстати, есть песня, которая многих тоже впечатлила. В «Актрисе» прошелся по гламуру — почему решил про таких девушек спеть?

Ну, в наших-то странах, по-моему, несложно понять почему. В пробке встал — и уже смотришь на такую. Конечно, я бы хотел, чтобы история была поучительной — там поучительный конец. Но для героев этой песни этот печальный финал настолько завуалирован, что они, наверно, даже не поймут, что я их высмеиваю. Мне кажется, это для них будет как раз ода. 

Другой женский образ, который у тебя на альбоме есть — это мама. И, кажется, что тут уже ровно наоборот, всё нежно.

Да, конечно, с мамой у меня очень теплые отношения, она с детства мой первый продюсер, образно говоря. Тот, кто поверил в меня, кто водил меня на конкурсы, кто заставлял меня заниматься музыкой и всё такое прочее — сейчас она уже договорами занимается. Мне кажется, что самое прочное предприятие — это такое, где всё завязано на семье. Я считаю, что это укрепляет и саму семью.

Совместная работа не становится источником конфликтов?

Нет, конечно нет. Если муж с женой, там, наверно, могут быть сложности, а если бизнесом владеет мама или два брата, то, наоборот, это делает семью только крепче.