ИнтервьюКирилл Иванов о совершенстве женщин, глупости и отцовстве

Большинство полюбило Кирилла Иванова за группу «Самое большое простое число» и щемящий IDM про Снупи, другие регулярно наблюдали его в кадре НТВ. Третьи сталкивались с Кириллом в петербургском баре «Mishka», совладельцем которого он является, а четвертые и вовсе отдавали ему своих детей на воспитание в летний лагерь «Камчатка». За это время его группа пережила несколько трансформаций — и в форме, и в содержании, и в составе участников.

В это воскресенье СБПЧ сыграют на «Стрелке» большой концерт с новой программой, световым шоу, оркестром и презентацией клипа, который снял Павел Самохвалов: нам обещают «психоделическое приключение». Мы решили уточнить у Кирилла, к каким именно приключениям нам готовиться, а также почему женщины превосходят мужчин, как не принимать критику близко к сердцу и почему взрослые люди перестают слушать музыку.

СБПЧ — группа, которую сложно тегировать, она постоянно мутирует, вы сами об этом говорите. на ближайшем концерте вы обещаете психоделическое приключение. Такое ощущение, что психоделия входит в моду, внезапно. Откуда это у вас?

Последний год мы были в огромном туре, и на каждом концерте, даже в маленьком клубе в Челябинске, пытались добиться какого-то состояния соскальзывания из реальности. Хоть ненадолго. Бывает такое чувство, когда ты начинаешь засыпать или, наоборот, просыпаешься неожиданно. Это очень психоделическое ощущение, будто это та же реальность, но она чуть-чуть повернута по-другому.

Любой концерт, в принципе, ситуация не очень естественная. Сейчас мы находимся на более-менее одном уровне, но если через полчаса ты выйдешь на сцену, а я буду стоять в зале, между нами установится совсем другая система отношений. Ты станешь человеком, от которого чего-то определенного ждут.

Мы всегда были группой, которая не оправдывала ни одного из возложенных ожиданий, и много от этого потеряли. Но и много чего приобрели. Мы это давно пережили, и в этом смысле я чувствую себя очень счастливым. Я в какой-то момент понял, что я никому не должен ничего, вообще никому, в смысле музыки, кроме себя самого. Да, есть давление фанатов, того, что пишут в интернете, чего от тебя ждут журналисты. Вот это «ну, СБПЧ, конечно, уже да… сошли. Уже не то».

Как не принимать это близко к сердцу?

Есть классная история. Когда в «Мишке» особый завал, я стою на входе, помогаю ребятам с фейсконтролем. И я как-то стоял на Новый год, а это 10 дней выходных, беспробудного пьянства, все время вечеринка. И в какой-то момент, в 4 утра, выходит парень пьяный и говорит мне: «О, я знаю тебя, ты из СБПЧ, у вас такие классные тексты… были. Раньше». И смотрит пристально, что будет. Я говорю: спасибо.

Важнейший внутренний воспитательный момент
для меня был, когда я вдруг осознал,
как неклассно быть тупым

Но это, допустим, мнение постороннего человека. Но у нас есть родители, друзья, и они тоже влияют на то, как, нам кажется, мы должны жить.

Родители… Еще одна классная история. Моя бабушка коллекционирует все публикации о нас, вырезает, складывает. И когда мы переезжали, мы с ней созванивались. Я ей говорю: ты отложила все что надо, сложила в коробки? Да, говорит, знаешь, я все разложила, посмотрела и поняла, что пик у тебя был в 2008 году. Она так искренне, честно сказала это.

Когда ты говоришь слово «музыкант» в России, у тебя неизбежно возникает вилка: либо ты популярный, обеспеченный человек с плохим вкусом, либо ты человек с очень хорошим вкусом, талантливый, но у тебя нет ни денег, ни популярности. Есть ощущение, что люди, которые здесь занимаются хорошей музыкой, немножко святые.

Ну да. Но ведь в конечном итоге я делаю это для себя. Мне странно было бы требовать чего-то взамен. Когда я первый альбом записал, то через знакомых передал его нескольким людям и ждал их мнения. Они так вежливо сказали: всякое бывает. Момент, когда вышла пластинка, я запомнил на всю жизнь. У нас была презентация в «Актовом зале», альбом издал Нестеров. Я ехал в плацкарте Москва — Петербург, у меня лежало 50 авторских дисков и я думал: я могу сейчас умереть, больше ничего не надо мне вообще.

Потом стало понятно, что никому не нужны диски.

Да нет ничего вообще, выжженная земля. Проблема России в том, что всего по одному: один режиссер, один писатель, один музыкант. Всего очень мало. На 140-миллионную страну. Контекста нет. Люди перестают слушать новую музыку в 30 лет вообще. Взрослые люди в России слушают либо то, что они считают серьезной музыкой — классическую, либо то, что слушали в юности. Мы много ездим, и начинаешь замечать, что если в любом городе есть 10–15 человек, которым что-то интересно, то все сразу становится круто, они вокруг себя объединяют других людей, что-то делают. Я был 85 тысяч раз в Перми, и из них 75 тысяч раз — с концертами. Там на протяжении нескольких лет был миллиард выставок, концертов на невероятном уровне, я такого в Нью-Йорке не видел. И все равно нам жаловались: у нас тут дыра, тоска, варяги эти приехали, понавезли нам…

Ты сказал, что люди перестают в 30 лет слушать музыку. Тебе 30 же исполнилось на днях? Какие ощущения?

У меня такое воодушевление, я его испытываю уже несколько лет: как классно, я могу заниматься тем, что люблю. У меня классный сын и жена, родители здоровы. Я не чувствую тяжести, пресса. Но среда тяжелая, да, есть ощущение фона радиационного.

Маячит немножко.

Не немножко. Сильнейший удар, самое тяжелое впечатление последних нескольких лет — это самолет, конечно. Все, что связано с ним, и все, что происходило, что ничем это не кончилось, никто не извинился. Но, с другой стороны, я стараюсь почти не читать фейсбук и новости. Потому что я про них все понял. И дальше это оттенки, ничего нового я не узнаю. Чем меньше я о них думаю, тем меньше они есть. Конечно, о каких-то вещах невозможно не думать, не переживать. Но хочется прожить свою жизнь со своими мыслями, чтобы она принадлежала тебе, чтобы ты был виноват в ней или не виноват. Почему еще не хочется читать газеты — они все построены на поиске идеи, мы пытаемся найти конспирологию, понять, чего они хотят, зачем они это делают. Жуть в том, что нет никакой идейной теории или системы. Это огромный разлагающийся труп, в котором сидят тысяча червей. И каждый червь тянет в свою сторону. В этом нельзя увидеть смысл, нельзя его угадать, понять — это бессмысленно. Именно поэтому хочется душевные силы тратить на что-то другое.

Не хочется уводить этот разговор в политику, но даже если ты погружен в творчество, ты не можешь не понимать, что чем дальше, тем меньше люди будут хотеть слушать твою музыку и тем больше им будет хотеться слушать условного Стаса Михайлова.

Сейчас вообще не очень хорошее время для музыки в целом. Я вспоминаю детство, когда альбом какой-то выходил, и вся жизнь была в плеере. А сейчас это лишь часть огромной витрины мирового развлечения, музыка занимает в ней очень небольшое место, где-то после комиксов и далеко за компьютерными играми и кино. Я вижу это по подросткам, они определяют себя через кучу всего другого.

Ты этим летом как раз работал вожатым у подростков в лагере «Камчатка». Чему ты их учил?

Уже второй раз. В этом году это было еще и в невероятно красивой усадьбе в Эстонии, тотальная «Академия Рашмор». Что там самое классное и что их сразу поражает, это что там все на ты, на равных. Там почти нет никаких запретов. Не хочешь что-то делать — не делай, но ты сам будешь чувствовать себя дураком. Все пошли и нереальный спектакль сделали, а ты в это время в носу ковырял. Я каждый раз новому отряду говорю, что не буду никого ничего заставлять — делайте что хотите. Ваши каникулы. Нельзя никого гонять, говорить: иди делай, строй синтезатор, что ты встал, кто так стоит! И тут важно найти грань… ты с ними на равных, но надо держать дистанцию. У них своя жизнь. Я всегда их хотел научить, что они сами себе «Камчатка» должны быть, и с группой то же самое. Я всегда мечтал, чтобы группа была как огромное животное, которое все вокруг бы перерабатывало, все и всех обнимало. Потому что есть куча всего интересного на свете, хочется все это схватить и показать: смотрите, сколько всего вокруг есть.

Есть мнение, что мужчины страшно боятся детей. Женщины порой сами себя загоняют в тупик, исходя из стереотипа, что мужчина совершенно не готов брать на себя ответственность, что ребенок ему, по сути, не нужен.

Мужчины, конечно, боятся ответственности, так и есть. Я не хотел такое в вашем феминистском издании говорить. Но так и есть. Ничто меня так не изменило, не заставило повзрослеть, не пнуло со всей силы, как рождение сына, появление его. Это был мегатолчок, и это штука, которая меняет тебя безвозвратно.

Сколько тебе было лет?

22 года.

Ты говоришь вещи, которые обычно говорят женщины, родив ребенка: «это полностью меня изменило».

Конечно, все меняется. Во-первых, это мощная ответственность, ты не можешь уже бросить все и поехать в Берлин, засесть на месяц и искать себя, заняться видеоартом в Нью-Йорке. Ты должен работать, ты за ребенка отвечаешь, начинаешь очень хорошо понимать своих родителей. С ужасом начинаешь находить в себе те их качества, которые ты ненавидел, ловишь себя на этом и думаешь: господи, я же думал, что я так никогда не буду. Это огромная внутренняя работа.

Женщины — совершенные и прекрасные существа.
Они более цельные, ясные, нераздробленные.
Очень внутренне понимающие

Но сейчас ведь намного легче переживать это психологически, потому что размылись возрастные границы. Грубо говоря, у мужчины 30–35 лет может быть примерно тот же круг увлечений, что и у его сына 7 или 9 лет.

У нас так и есть. Мы любим гулять, тусоваться, есть, играть в приставку, читать книжки, играть в футбик. В этом тоже много вранья, конечно. Да, мы друганы, но не совсем. На самом деле самое сложное, и это же самое простое с детьми — то, что ты должен с самого начала очень четко договориться о каких-то вещах, которые для тебя принципиально важны. Ты, условно, можешь играть в приставку час в день. Если ты сам соблюдаешь эту договоренность, то и он ее соблюдает. И таких вещей миллион. Можно только личным примером все показать и просто развивать его кругозор. Нельзя заставить. Хотя, конечно, хочется иногда: не хлюпай, не чавкай, не шаркай. Я помню важнейший для меня внутренний воспитательный момент, когда я вдруг осознал, как неклассно быть тупым. Меня осенило: какой ужас. Какие неклассные люди тупые, как не хочется быть таким. И я подумал: я-то туповат довольно. Надо, конечно, напрячься. И я начал стараться.

Как?

Я узнал, что есть в Петербурге классическая гимназия, и решил в нее поступить. Никто не верил. Мои родители говорили: хочешь, сходи, конечно, вот тебе ручка. Много не трать пасты. Вероятность равна нулю. Я поступил туда каким-то чудом сам и долго там учился. Это особый мир. Там была очень парниковая атмосфера, но пока все латынь и греческий учили, я в баскет рубился, был аутло. Я то же самое пытался объяснить чувакам из «Камчатки», что «Камчатка» — это классно, но они сами должны быть по себе этими камчатками.

У меня диссонанс. Я вижу перед собой человека, у которого невероятный блеск в глазах, дикий интерес к жизни. Но когда я слушаю последний альбом… там не то чтобы прям лечь и умереть... но все равно есть ощущение глубокой рефлексии и очень четкое понимание изъянов, болезненности и несовершенства всего происходящего с нами.

Да. Но люди вообще дураки. И это я готов про себя в первую очередь сказать. Тяжелее всего же с самим собой. Мы окружены диким количеством соблазнов и определяем себя, отрезая что-то, чем мы не являемся. Мы можем себя понять благодаря тому, от чего мы отказались. И чем больше таких вещей, тем тебе тяжелее, но тем ты более стройный, ясный и цельный. Это такой классный апофатический метод, когда ты двигаешься от берега к суше, внутрь.

От чего ты отказался?

Минутка хвастовства? Были вещи очень соблазнительные, связанные со статусом, деньгами, работой. Очень тяжело было уйти с НТВ, где я был репортером. Это меганаркотик и мегатурбюро. Я был в Чернобыле, Чечне, Дагестане — в тех местах, куда по доброй воле ты не отправишься в хороший погожий день. Но это тебя засасывает. И конечно, это работа, которая потрошит тебя бесконечно. Ты делаешь что-то, что каждую неделю видит 5 миллионов человек, а в хорошую неделю — 10. Но истина открывается чуть позже — ты не можешь никак влиять на них.

Хорошее слово прозвучало, «засасывает». в первой же песне вашего альбома есть образ уютной квартиры, мещанского быта, который хочется разрушить. Ты можешь говорить, что тебе 30 лет, тебе классно и ты не думаешь о том, что тебе надо надеть костюм и ходить на работу. Но огромному количеству людей надо, и у них есть ощущение после какого-то возраста, что все, засосало.

Конечно. Люди часто не воспринимают свою жизнь как что-то, чем они управляют. Я так не могу, не хочу. Но мы никогда не были группой, которая говорит «вы». Мы всегда старались быть группой, которая говорит «мы». Ощущение рутины знакомо даже тем, кто много путешествует. Один из моих любимых романов — «Дзен и искусство ухода за мотоциклом», потому что он про приключение идеи, про взрыв, который происходит внутри тебя.

Судя по тому, что ты говоришь на пластинке, женщина застревает в этом, возможно, еще хуже, чем мужчина. Там есть фраза: «жизнь с мужем — быстрая смерть».

Я вообще считаю, что женщины куда более совершенные и прекрасные существа. Они более цельные, ясные, нераздробленные. Очень внутренне понимающие. У меня куча разных подруг. Да, они бывают истеричными и переменчивыми, и такими-сякими. Но все равно на каком-то глубинном уровне они куда более достойные и знающие, чего они хотят. Я в целом ничего хорошего про мужчин сказать не могу. В большинстве случаев, за редким исключением, это малоприятные, очень зацикленные на себе люди, которых не научили заботиться, каким-то базовым вещам. Посмотрите на себя в зеркало, вы классные.

Но из той же песни «Сестры» складывается не очень радостный образ женщины, скорее виктимный: она слишком хорошая для этого мира, она живет с дураком, и ты выступаешь как ее адвокат.

Вы меня ставите в такую неловкую позицию.

Мы — нет. Ты сам в нее себя поставил.

В том смысле, что вы предлагаете мне прокомментировать свои тексты. То, что я хотел сказать, я в них сказал. Я их одним образом понимаю, люди — каким-то другим, и чем больше этих смыслов, тем, условно, класснее.

Но считаешь ли ты, что в нашей стране, в этих реалиях, женщина — обязательно человек трудной судьбы?

Я этого не имел в виду, но, конечно же, в России все так и есть. И не только в России. Проблема в том, что женщины находятся на каком-то уровне нормы, а мужчины в основном в луже лежат. Превосходство не из-за того, что кто-то очень высоко забрался, а просто кто-то очень низко сполз. Мне кажется, что женщина проделывает огромную внутреннюю работу, а мужчины проделывают нулевую внутреннюю работу в целом. Мужчина — это просто нечуткая деревяшка на ногах в основном, к сожалению.

Но вот у тебя сын. Ты же что-то делаешь, чтоб он не деревяшкой вырос? Ты же, очевидно, тоже не деревяшка.

Я ему часто говорю, что я его люблю. Мне кажется, этого достаточно. Много раз в день. Это хороший способ, по крайней мере я так для себя придумал.

фотографии: Александр Карнюхин